Сказание о Мамаевом побоище (оригинал)

СКАЗАНИЕ О МАМАЕВОМ ПОБОИЩЕ

НАЧАЛО ПОВЕСТИ, КАКО ДАРОВА БОГЪ ПОБЕДУ ГОСУДАРЮ ВЕЛИКОМУ КНЯЗЮ ДМИТРЕЮ ИВАНОВИЧУ[1] ЗА ДОНОМЪ НАД ПОГАНЫМ МАМАЕМ,[2] И МОЛЕНИЕМ ПРЕЧИСТЫА БОГОРОДИЦА И РУСЬСКЫХ ЧЮДОТВОРЦЕВЪ ПРАВОСЛАВНОЕ ХРИСТИАНСТВО РУССКУЮ ЗЕМЛЮ БОГЪ ВЪЗВЫСИ, А БЕЗБОЖНЫХ АГАРЯНЪ ПОСРАМИ

Хощу вамъ, братие, брань поведати новыа победы, како случися брань на Дону великому князю Димитрию Ивановичю и всем православным христианом с поганым Мамаемъ и з безбожными агаряны. И възвыси Богъ род христианскый, а поганых уничижи и посрами их суровство, якоже въ прежняя времена Гедеону над мадиамы и преславному Моисию над фараоном.[3] Подобаеть намъ поведати величество и милость Божию, како сътвори Господь волю боящихся его, како пособьствова Господь великому князю Дмитрию Ивановичю и брату его князю Владимеру Андреевичю[4] над безбожными половци и агаряны.

Попущением Божиимъ за грехы наша, от навождениа диаволя въздвижеся князь от въсточныа страны, имянем Мамай, еллинъ сый верою, идоложрецъ и иконоборецъ, злый христьанскый укоритель. И начатъ подстрекати его диаволъ и вниде вь сердце его напасть роду христианскому, и наусти его, како разорити православную веру и оскверънити святыя церкви и всему христианству хощеть покорену от него быти, яко бы ся не славило Господне имя в людех его. Господь же нашь Богъ, царь и творецъ всеа твари, елико хощеть, тъ и творить.[5]

Онъ же безбожный Мамай начатъ хвалитися и поревновавъ второму Иулиану[6] отступнику, царю Батыю,[7] и нача спрашывати старых татаръ како царь Батый пленилъ Русскую землю. И начаша ему сказывати старые татарове, како пленилъ Русскую землю царь Батый, какъ взялъ Киевъ и Владимерь, и всю Русь, словенскую землю, и великого князя Юрья Дмитреевичя убилъ,[8] и многых православных князей избилъ и святыа церкви оскьверни, и многы манастыри и села пожже, и въ Володимере вселенскую церковь златаверхую разграбилъ.[9] Ослеплену же ему умомъ, того бо не разуме, како Господу годе, тако и будеть. Якоже въ оны дни Иерусалимъ плененъ бысть Титомъ римскым и Навходнасором, царемъ вавилонскым[10] за ихъ съгрешениа и маловерие — нъ не до конца прогневается Господь, ни въ векы враждуетъ.

Слышавъ же безбожный Мамай от своих старых татаръ и нача подвиженъ быти и диаволомъ палим непрестанно, ратуа на христианство. И бе в себе нача глаголати къ своим еулпатом[11] и ясаулом, и князем, и воеводам, и всем татаром, яко: «Азъ не хощу тако сътворити, якоже Батый, нъ егда доиду Руси и убию князя их, и которые грады красные довлеють нам, и ту сядем и Русью владеем, тихо и безмятежно пожывемъ». А не ведый того оканный, яко Господня рука высока есть.[12]

И по малех днех перевезеся великую реку Волгу съ всеми силами. И ины же многы орды къ своему великому въинству съвокупи и глагола имъ: «Поидем на Русскую землю и обогатеемъ русскым златом!» Поиде же безбожный на Русь, акы левъ ревый пыхаа, акы неутолимая ехыдна гневом дыша. И доиде же до усть рекы Вороножа и распусти всю силу свою и заповеда всем татаром своимъ яко: «Да не пашете ни единъ васъ хлеба, будите готовы на русскыа хлебы!»

Слышавъ же то князь Олегъ Резанскый,[13] яко Мамай кочуеть на Вороноже, а хощеть ити на Русь, на великого князя Дмитриа Ивановича Московскаго. Скудость же бысть ума въ главе его, посла сына своего к безбожному Мамаю с великою честью и съ многыми дары и писа грамоты своа к нему сице: «Въсточному великому и волному, царемъ царю Мамаю — радоватися! Твой посаженикъ и присяжникъ Олегъ, князь резанскый, много тя молить. Слышах, господине, яко хощеши итти на Русскую землю, на своего служебника князя Димитриа Ивановича Московъскаго, огрозитися ему хощеши. Ныне же, господине всесветлый царю, приспе твое время: злата и сребра и богатьства много наплънися земля Московскаа и всякого узорочиа твоему царству на потребу. А князь Дмитрей Московской человекъ христианъ, егда услышить имя ярости твоеа, то отбежить в далниа отокы своа: любо в Новъгород Великый, или на Белоозеро или на Двину, а многое богатьство московское и злато — все въ твоих руках будеть и твоему въйску в потребу. Меня же раба твоего, Олга Резанскаго, дръжава твоа пощадить, царю. Аз бо ти велми устрашаю Русь и князя Дмитриа. И еще молим тя, царю, оба раби твои, Олегъ Резанскый и Ольгордъ Литовскый,[14] обиду приахом велику от того великого князя Дмитриа Ивановичя, и где будеть о своей обиде твоимъ имянем царьскым погрозим ему, онъ же о том не радить. И еще, господине царю, град мой Коломну за себя заграбилъ. И о томъ о всем, царю, жалобу творимъ тебе».

А другаго же посла своего вестника князь Олегъ Резанскый с своимъ написаниемъ, написание же таково в грамотах: «К великому князю Олгорду Литовьскому — радоватися великою радостию! Ведомо бо, яко издавна еси мыслилъ на великого князя Дмитриа Ивановичя Московскаго, чтобы его згонити с Москвы, а самому владети Москвою. Ныне же, княже, приспе время наше, яко великый царь Мамай грядеть на него и на землю его. Ныне же, княже, мы оба приложимся къ царю Мамаю, вем бо, яко царь дасть тебе град Москву, да и иные грады, которые от твоего княжениа, а мне дасть град Коломну, да Владимерь, да Муромъ, иже от моего княжениа близъ стоять. Азъ же послах своего посла къ царю Мамаю с великою честью и съ многыми дары. Еще же и ты пошли своего посла и каковы имаши дары и ты пошли к нему, и грамоты свои списавъ, елико самъ веси, паче мене разумееши».

Князь же Олгордъ Литовскый, слышавъ то, велми рад бысть за велику похвалу другу своему князю Олгу Резанскому. И посылаеть скоро посла къ царю Мамаю с великыми дары и съ многою тешью царьскою. А пишеть свои грамоты сице: «Въсточному великому царю Мамаю! Князь Олгордъ Литовскый, присяжникъ твой, много тя молить! Слышах, господине, яко хощеши казнити свой улусъ,[15] своего служебника, московскаго князя Дмитриа. И того ради молю тя, волный царю, рабъ твой, яко велику обиду творить князь Дмитрей Московской улуснику твоему князю Ольгу Резанскому, да и мне такоже велику пакость дееть. Господине царю волный Мамаю! Да приидеть дръжава твоего царства ныне до наших местъ, да внидеть, царю, твое смотрение нашеа грубости от московскаго князя Дмитриа Ивановичя».

Помышляше же в себе, глаголющи, Олегъ Резанскый и Олгордъ Литовскый: «Яко егда услышить князь Дмитрей царевъ приход и ярость его и нашу присягу к нему, тъ отбежыть с Москвы въ Великый Новъград или на Белоозеро, или на Двину. А мы сядемъ на Москве и на Коломне. Егда же царь приидеть, и мы его з болшими дары срящем и с великою честию и умолимъ его, и възвратится царь въ свои орды, а мы княжение Московское царевым велениемъ разделим себе, ово к Вилне, ово к Резани, и имать нам дати царь Мамай ярлыкы своа и родомъ нашим по насъ». Не ведаху бо, что помышляюще и что се глаголюще, акы несмыслени младые дети, неведяще Божиа силы и Владычня смотрениа. По истинне бо рече: «Аще кто к Богу веру з добрыми делы и правду въ сердци дръжыт и на Бога упование възлагаеть, и того человека Господь не дасть в поношение врагом быти и в посмех».[16]

А огосударь князь великий Дмитрий Ивановичь смиренъ человекъ и образъ нося смиреномудрия, небесных желаа и чаа от Бога будущих вечных благъ, не ведый того, что на него съвещевають золъ съветъ ближнии его друзи. О таковых бо пророкъ рече: «Не сътвори ближнему своему зла и не рой, ни копай врагу своему ямы. На Бога Творца въскладай. Господь Богъ можеть живити и мертвити».[17]

Приидоша же послы къ царю Мамаю от Олгорда Литовскаго и от Олга Резанскаго и принесоша ему многыа дары и написаныа книгы. Царь же приатъ дары с любовию и книгы, и розслушавъ в грамотах, и пословъ чествовавъ отпусти, и написа отписание сицева: «Олгорду Литовскому и Ольгу Резанскому. На дарех ваших и за хвалу вашу, что приписастеся ко мне, елико хощете от мене вотчины русскые темъ отдарю вас. А вы ко мне присягу имейте и сретите мене, елико где успеете, и одолейте своего недруга. Мне убо ваша помощь не добре удобна: нъ аще бых азъ ныне хотелъ своею силою великою и азъ бы древний Иерусалимъ пленилъ, якоже и халдеи. Нъ ныне чести вашей хощу, моимъ имянем царьскым и грозою, а вашею присягою и рукою вашею распуженъ будеть князь Дмитрей Московскый, и огрозится имя ваше въ странах ваших моею грозою. Мне убо царю достоить победити царя, подобна себе, то мне подобаеть и довлееть царьскаа чесьть получити. А вы ныне пойдите от меня и рците князем своим глаголы моя».

Послы же възъвратившеся от царя къ своим княземъ и сказаша имъ, яко: «Царь Мамай здравить и велми вамъ за хвалу вашу великую, добръ глаголъ глаголеть». Они же скудни умом възрадовашася о суетнем привете безбожнаго царя, а не ведуще того, яко Богъ даеть власть, емуже хощеть. Ныне же едина вера, едино крещение, а къ безбожному приложишяся вкупе гонити православную веру Христову. О таковых бо пророкъ рече: «Поистине сами отсекошяся своеа добрыа масличны и присадишяся к дивии масличне».[18]

Князь же Олегъ Резанскый начатъ поспешывати, слати к Мамаеви послы и рече: «Подвизайся, царю, скорее к Руси». Глаголет бо премудрость: «Путь нечестивых не спешится, нъ събирают себе досажениа и поносъ».[19] Ныне же сего Олга оканнаго новаго Святоплъка нареку.[20]

Слышавъ же то князь великий Дмитрей Ивановичь, яко грядеть на него безбожный царь Мамай и съ многыми ордами и съ всеми силами, неуклонно яряся на христианство и на Христову веру и ревнуя безглавному Батыю, князь же великий Дмитрий Ивановичь велми опечалися о безбожных нахождении. И ставъ пред святою иконою Господня образа, яже въ зглавии его стояще, и пад на колену свою, нача молитися и рече: «Господи! Азъ, грешный, смею ли молитися тебе, смиреный рабъ твой? то к кому простру уныние мое? нъ на тебя надеюся, Господи, и възвергу печаль мою.[21] И ты, Господи, Царю, Владыко, Светодателю, не сътвори нам, Господи, якоже отцемъ нашимъ, иже наведе на них и на грады их злаго Батыа, и еще бо, Господи, тому страху и трепету в нас суще велику. И ныне, Господи, Царю, Владыко, не до конца прогневайся на нас, вем бо, Господи, яко мене ради, грешнаго, хощеши всю землю нашу погубити; аз бо съгреших пред тобою паче всех человекъ. Сътвори ми, Господи, слез моих ради, яко Иезекию,[22] и укроти, Господи, сердце свирепому сему зверю!» Въсклонся и рече: «На Господа уповах — и не изнемогу».[23] И посла по брата своего по князя Владимера Андреевичя в Боровескъ,[24] и по все князи русские скорые гонци розославъ, и по вся воеводы местныа, и по дети боярскые, и по все служылые люди. И повеле имъ скоро быти у себя на Москве.

Князь же Владимеръ Андреевичь прииде вборзе к Москве и вси князи и воеводы. Князь же великий Дмитрей Ивановичь, поимъ брата своего князя Владимера Андреевичя, прииде къ преосвященному митрополиту Киприану[25] и рече ему: «Веси ли, отче нашь, ныне настоащую сию беду великую, яко безбожный царь Мамай грядеть на нас, неуклонным образом ярость нося?» Митрополитъ же рече великому князю: «Повежь ми, господине, чимъ еси пред нимъ не исправилъся?» Князь же великый рече: «Испытахомся, отче, повелику, яко все по отець наших преданию, еще же нъипаче въздахом ему». Митрополитъ же рече: «Видиши ли, господине, попущениемъ Божимъ, наших ради съгрешений идеть пленити землю нашу, нъ вамъ подобаеть, князем православным, тех нечестивых дарми утолити четверицею сугубь. Аще того ради не смерится, ино Господь его смирить, того ради Господь гръдым противится, а смиренным благодать дает.[26] Тако же случися иногда Великому Василию в Кесарии: [27] егда злый отступникъ Иулианъ, идый в пръсы, и хоте разорити град его Кесарию, Василий же Великий помолися съ всеми христианы Господу Богу и събра много злата и посла к нему, дабы его пресъступника утолити. Онъ же оканный паче възярися, и Господь посла на него въина своего Меркуриа[28] погубити его. И невидимо пронзенъ бысть в сердце нечестивый, жывотъ свой зле сконча. Ты же, господине, възми злато, елико имаши, и пошли противу его и паче исправися пред нимъ».

Князь же великий Дмитрей Ивановичь избраннаго своего юношу, доволна суща разумом и смыслом, имянем Захарию Тютьшова[29] и дасть ему два толмача, умеюща языкъ половетцьскый, и посылаеть с ним много злата к нечестивому царю Мамаю. Захариа же, доиде земли Резанской и слышавъ яко Олегъ Резаньскый и Олгордъ Литовскый приложылися поганому царю Мамаю, пославъ скоро вестника тайно к великому князю.

«Господи Боже мой, на тя надеюся, правду любящаго. Аще ми врагь пакости дееть, то подобаеть ми тръпети, яко искони есть ненавистникъ и врагъ роду христианскому; си же мои друзи искрньнии тако умыслиша на мя. Суди, Господи, между ими и мною, аз бо имъ ни единого зла не сътворих, разве даровъ и чьсти от них приимах, а имъ противу тако же даровах. Нъ суди, Господи, по правде моей, да скончается злоба грешных».[30]

рече: «Самъ пакы, господине, кою обиду сътворъ еси има?» — Князь же великий прослезися и рече: «Аще есми пред Богомъ грешенъ или человекы, а пред ними есми ни единыа черты не преступих по отецъ своих закону. Веси бо, отче, и самъ, яко доволенъ есьми своими отокы, а имъ никою обиду не сътворих и не вем, что ради умножышяся на мя стужающеи ми». Преосвященный же митрополитъ рече: «Сыну мой, господине князь великий, просвети си веселиемъ очи сердца: законъ Божий чтеши и твориши правду, яко праведенъ Господь и правду възлюби.[31] Ныне же обыдоша тя, яко пси мнози, суетно и тщетно поучаются, ты же имянем Господнимъ противися имъ. Господь правдивъ и будеть ти въ правду помощникъ. А от всевидящего ока Владычня где можеть избыти от крепкыа рукы его?»

Князь же великий Дмитрей Ивановичь з братом своимъ съ князем Владимером Андреевичем и съ всеми русскыми князи и воеводами здумаша, яко сторожу тверду уготовити в поле. И посла на сторожу изъбранных своих крепкых оружникъ: Родиона Ржевъскаго, Аньдреа Волосатаго, Василиа Тупика, Якова Ослябятова и иных с ними крепкых юношъ. И повеле имъ на Тихой Сосне[32] сторожу деати съ всякым усердиемъ и под Орду ехати и языкъ добыти, истину слышати царева хотениа.

А самъ князь великий по всей Русской земли скорые гонци розославъ с своими грамотами по всем градомъ: «Да вси готови будете на мою службу, на брань з безбожными половци агаряны. Съвокуплени вси на Коломне, на Мясопусть святыа Богородица».[33]

И ти же сторожы замедлиша в поле, князь же великий вторую сторожу посла: Климента Полянина, Ивана Святослава Свесланина, Григориа Судокова и иных с ними, — заповеда имъ въскоре възвратитися. Они же стретоша Василиа Тупика: ведеть языкъ к великому князю, языкъ же царева двора, сановитых мужь. А поведаеть великому князю, что неуклонно Мамай грядеть на Русь и како обослалися и съвокупилися с ним Олегъ Резанскый и Олгордъ Литовьскый. Не спешить бо царь того ради итти — осени ожыдаетъ.

«Братие князи русские, гнездо есмя князя Владимера Святославича Киевъского, емуже откры Господь познати православную веру, якоже оному Еустафию Плакиде,[34] иже просвети всю землю Русскую святым крещением, изведе нас от страстей еллиньскыхъ и заповеда нам ту же веру святую крепко дръжати и хранити и поборати по ней. Аще кто еа ради постражеть, то въ оном веце съ святыми пръвомучившимися по вере Христове причтенъ будеть. Азъ же, братие, за веру Христову хощу пострадати даже и до смерти». Они же ему реша вси купно, аки единеми усты: «Въистинну еси, государь, съвръшилъ законъ Божий и исплънилъ еси евангельскую заповедь, рече бо Господь: “Аще кто постражеть имени моего ради, то въ будущий векъ сторицею въсприметь жывотъ вечный”.[35] И мы, государь, днесь готови есмя умерети с тобою и главы своя положыти за святую веру христианскую и за твою великую обиду».

Князь же великий Дмитрей Ивановичь, слышавъ то от брата своего князя Владимера Андреевича и от всех князей русскых, яко дръзають по вере поборати, и повеле всему въинству своему быти на Коломне на Успение святыа Богородица,[36] яко: «Да переберу плъкы и коемуждо плъку въеводу учиню». И все множество людей, яко едиными усты реша: «Дай же нам, Господи, течение се съвръшити, имени твоего ради святого».

И приидоша к нему князи белоозерскыа,[37] подобни суще к боеви и велми учреждено въинство их: князь Феодоръ Семеновичь, князь Семенъ Михайловичъ, князь Андрей Кемъскый, князь Глебъ Каргополской, и андомскыа князи; приидоша же ярославскыа князи[38] с своими силами: князь Андрей Ярославскый, князь Романъ Прозоровскый, князь Левъ Курбьскый, князь Дмитрей Ростовскый, и иныа убо многые князи.

То уже, братие, стукъ стучить и аки гром гремить въ славнем граде Москве, то идеть силнаа рать великого князя Дмитрея Ивановича, а гремять русские сынове своими злачеными доспехы.

Князь же великий Дмитрий Ивановичь поимъ с собою брата своего, князя Владимера Андреевича, и вся князи русские, и поеде к Жывоначалной Троици на поклонъ къ отцу своему, преподобному старцу Сергию,[39] благословениа получити от святыа тоа обители. И моли его преподобный игуменъ Сергий, дабы слушалъ святую литоргию,[40] бе бо тогда день въскресный и память святых мученикъ Флора и Лавра.[41] По отпусте же литургии, моли его святый Сергий съ всею братьею, великого князя, дабы вкусилъ хлеба в дому Жывоначалныа Троица, въ обители его. Великому же князю нужно есть, яко приидоша к нему вестницы, яко уже приближаются погании половци, моляше преподобнаго, дабы его отпустилъ. И рече ему преподобный старець: «Се ти замедление сугубо ти поспешение бýдеть. Не уже бо ти, господине, еще венецъ сиа победы носити, нъ по минувших летех, а иным убо многым ныне венци плетутся». Князь же великий вкуси хлеба ихъ, игуменъ же Сергий в то время повеле воду освящати с мощей святых мученикъ Флора и Лавра. Князь же великий скоро от трапезы въстаеть, преподобный же Сергий окропи его священною водою и все христолюбивое его въинство и дасть великому князю крестъ Христовъ — знамение на челе. И рече: «Пойди, господине, на поганыа половци, призывая Бога, и Господь Богъ будеть ти помощникъ и заступникъ».[42] И рече ему тайно: «Имаши, господине, победити супостаты своя, елико довлееть твоему государьству». Князь же великий рече: «Дай ми, отче, два въина от своего плъку — Пересвета Александра и брата его Андреа Ослябу,[43] тъ ты и самъ с нами пособьствуеши». Старецъ же преподобный повеле има скоро уготовитися с великим княземъ, бе бо ведоми суть ратници въ бранех, не единому сту наездници. Они же скоро послушание сътвориша преподобному старцу и не отвръгошася повелениа его. И дасть имъ в тленных место оружие нетленное — крестъ Христовъ нашытъ на скымах,[44] и повеле им вместо в шоломовъ золоченых възлагати на себя. И дасть их в руце великому князю и рече: «Се ти мои оружници, а твои изволници», и рече имъ: «Миръ вам, братие моя, крепко постражите, яко добрии въини по вере Христове и по всем православном христианстве с погаными половци!» И дасть Христово знамение всему въинству великого князя, миръ и благословение.

И приехавъ на Москву, поиде з братом своим, съ княземъ Владимеромъ Андреевичемъ, къ преосвященному митрополиту Киприану и поведаеть единому митрополиту, еже рече ему старець святый Сергий тайно и како благословение дасть ему и всему его православному въйску. Архъепископъ же повеле сия словеса хранити, не поведати никомуже.

Приспевшу же дни четвертку августа 27, на память святого отца Пимина Отходника, в той день въсхоте князь великий изыти противу безбожных татаръ. И поимъ с собою брата своего князя Владимера Андреевича, и ста в церкви святыа Богородица[45] пред образом Господнимъ, пригнувъ руце к персем своим, источникъ слезъ проливающи, моляся, и рече: «Господи Боже нашъ, Владыко страшный и крепкый, въистинну ты еси царь славы, помилуй нас, грешных, егда унываем, к тебе единому прибегаемъ, нашему спасителю и благодателю, твоею бо рукою създани есмы. Но вем, Господи, яко съгрешениа моя превзыдоша главу мою, и ныне не остави нас, грешных, ни отступи от нас. Суди, Господи, обидящим мя и възбрани борющимся съ мною, приими, Господи, оружие и щитъ и стани в помощь мне.[46] Дай же ми, Господи, победу на противныа врагы, да и ти познають славу твою». И пакы приступи къ чюдотворному образу Госпожы Царици, юже Лука евангелистъ, жывъ сый написа,[47] и рече: «О чюдотворнаа Госпоже Царице, всеа твари человечьская заступница, тобою бо познахом истиннаго Бога нашего, въплощьшагося и рождьшагося от тебе. Не дай же, Госпоже, в разорение градовъ наших поганым половцем, да не оскьвернять святых твоих церквей и веры христианскыа. Умоли, Госпоже Царице, сына своего Христа, Бога нашего, тъй смирить сердце врагомъ нашим да не будеть рука высока. И ты, Госпоже пресвятаа Богородице, пошли нам свою помощь и нетленною своею ризою покрый насъ, да не страшливи будем к ранамъ, на тя бо надеемся, яко твои есмя раби. Вем бо, Госпоже, аще хощеши и можеши нам помощи на противныа сиа врагы, поганыа половци, иже не призывають твоего имени, мы же, Госпоже пречистаа Богородице, на тебя надеемся и на твою помощь. Ныне подвизаемся противу безбожных печенегъ, поганых татаръ, да умоленъ будеть тобою сынъ твой, Богъ нашъ». И пакы прииде къ гробу блаженнаго чюдотворца Петра митрополита,[48] любезно к нему припадаа, и рече: «О чюдотворный святителю Петре, по милости Божии непрестанно чюдодействуеши. И ныне приспе ти время за ны молитися къ общему владыце всех, царю, милостивому Спасу. Ныне убо на мя оплъчишася супостати погании и на град твой Москву крепко въоружаются. Тебе бо Господь прояви последнему роду нашему и вжеглъ тебе намъ, светлую свещу, и посъстави на свещнице высоце светити всей земли Русской. И тебе ныне подобаеть о нас, грешных, молитися, да не приидеть на нас рука смертнаа и рука грешнича да не погубить нас. Ты бо еси стражь нашь крепкый от супротивных нападений, яко твоа есмы паствина». И скончавъ молитву, поклонися преосвященному митрополиту Киприану, архиепикопъ же благослови его и отпусти поити противу поганых татаръ и дасть ему Христово знамение — крестъ на челе и посла богосвященный съборъ свой съ кресты и съ святыми иконами и съ священною водою въ Фроловъскыа врата, и в Никольскые, и в Констяньтино-Еленскыа,[49] да всякъ въинъ благословенъ изыдеть и священною водою кропленъ.

Князь же великий Дмитрей Ивановичь з братом своим, съ князем Владимером Андреевичем пойде въ церковь небеснаго въеводы архистратига Михаила[50] и бьеть челом святому образу его, и потом приступи къ гробом православных князей прародителей своих, и тако слезно рекуще: «Истиннии хранители, русскыа князи, православныа веры христианскыа поборьници, родителие наши! Аще имате дръзновение у Христа, то ныне помолитеся о нашем унынии, яко велико въстание ныне приключися нам, чадом вашим, и ныне подвизайтеся с нами». И се рекъ, изыде исъ церкви.

Княгини же великая Еовдокея, и княгини Владимерова Мариа,[51] и иных православъных князей княгини, и многыа жены воеводскыа, и боярыни московьскыа, и служниа жены ту стояще, проводы деющи, въ слезах и въсклицании сердечнем не могуще ни слова изрещи, отдавающе последнее целование. И прочаа княгини и боярыни, и служние жены тако же отдаша своим мужем конечное целование и възвратишася с великою княгинею. Князь же великий, самъ мало ся удръжа от слезъ, не дав ся прослезити народа ради, а сердцемъ своимъ велми слезяше, и утешаа свою княгиню, и рече: «Жено, аще Богъ по нас, то кто на ны!»[52]

И възыде на избранный свой конь, и вси князи и воеводы вседоша на коня своа.

ударитися на многыа стада лебедины и гусины; то, брате, не соколи вылетели ис каменна града Москвы, то выехали русскыа удалци съ своимъ государемъ, с великимъ княземъ Дмитреем Ивановичем, а хотять наехати на великую силу татарскую.

Князи же белоозерьскые особь своим плъком выехали; урядно убо видети въйско их.

Князь же великий отпусти брата своего, князя Владимера, на Брашеву дорогою,[53] а белозерьскые князи — Болвановъскою дорогою,[54] а самъ князь великий пойде на Котелъ дорогою.[55] Напреди же ему солнце добре сиаеть, а по нем кроткый ветрецъ вееть. Того бо ради разлучися князь великий з братом своим, яко не вместитися имъ единою дорогою.

Княгини же великаа Еовдокиа с своею снохою, княгинею Володимеровою Мариею, и с воеводскыми женами и з боярынями взыде въ златоверхый свой теремъ в набережный и сяде на урундуце[56] под стеколчяты окны. Уже бо конечьное зрение зрить на великого князя, слезы льющи, аки речьную быстрину. С великою печалию приложывъ руце свои къ персем своим и рече: «Господи Боже мой, вышний творецъ, призри на мое смирение, сподоби мя, Господи, еще видети моего государя, славнаго въ человецех великого князя Дмитриа Ивановичя. Дай же ему, Господи, помощь от своеа крепкыя рукы победити противныа ему поганыа половци. И не сътвори, Господи, якоже преже сего за мало летъ велика брань была русскым князем на Калках, с погаными половци съ агаряны; и ныне избави, Господи, от такиа беды и спаси ихъ, и помилуй! Не дай же, Господи, погыбнути оставъшему христианству, да славится имя твое святое в Русьстей земли. От тоа бо галадцкыа беды и великого побоища татарскаго и ныне еще Русскаа земля уныла и не имать уже надежи ни на кого, токмо на тебя, всемилостиваго Бога, можеши бо жывити и мертвити. Аз бо, грешная, имею ныне двеи отрасли, еще млады суще, князи Василиа и князя Юриа.[57] Егда поразить их ясное солнце съ юга или ветръ повееть противу запада — обоего не могуть еще тръпети. Азъ же тогда грешнаа, что сътворю? Нъ възврати имъ, Господи, отца ихъ, великого князя, поздорову, ть и земля их спасется, а они въ векы царствують».

Князъ же великий поиде, поимъ с собою мужей нарочитых, московскых гостей сурожанъ[58] десяти человекъ видениа ради, аще что Богъ ему случить, и они имуть поведати в далних землях, яко гости хозяеве, быша: 1. Василиа Капицу, 2. Сидора Олферьева, 3. Констянтина Петунова, 4. Козму Коврю, 5. Семена Онтонова, 6. Михаила Саларева, 7. Тимофея Весякова, 8. Димитриа Чернаго, 9. Дементиа Саларева, 10. Ивана Шиха.

уже бо, братие, стукъ стучить и громъ гремить по ранней зоре, князь Владимеръ Андреевичь Москву-реку перевозится на красном перевозе в Боровъсце.

Князь же великий прииде на Коломну в суботу, на память святого отца Моисиа Мурина.[59] Ту же быша мнози воеводы и ратници и стретоша его на речке на Северке.[60] Архиепискупъ же Геронтей коломеньскый срете великого князя въ вратех градных съ жывоносными кресты и съ святыми иконами съ всем съборомъ и осени его жывоносным крестомъ и молитву сътвори «Спаси, Боже, люди своя».

Въ святую же неделю по заутрении начаша многых трубъ ратных гласы гласити, и арганы многы бити, и стязи ревуть наволочены у саду Панфилова.

Сынове же русскыа наступиша на великиа поля коломеньскыа, яко не мощно вместитися от великого въинства, и невместъно бе никомуже очи перезрети рати великого князя. Князь же великий, выехавъ на высоко место з братом своимъ, с княземъ Владимеромъ Андреевичем, видяще множество много людий урядных, и възрадовашяся и урядиша коемуждо плъку въеводу. Себе же князь великий взя в полкъ белозерскые князи, а правую руку уряди себе брата своего, князя Владимера, дасть ему в полкъ ярославскые князи, а левую руку себе сътвори князя Глеба Бряньского. Передовой же плъкъ — Дмитрей Всеволож, да братъ его Владимеръ Всеволожъ, с коломничи — въевода Микула Васильевичь, владимерскый же воевода и юрьевскый — Тимофей Волуевичь, костромскый же воевода — Иванъ Квашня Родивоновичь, переславскый же въевода — Андрей Серкизовичь. А у князя Владимера Андреевичя въеводы: Данило Белеутъ, Констянтинъ Конановъ, князь Феодоръ Елетьцскый, князь Юрьи Мещерскый, князь Андрей Муромскый.

«Да аще кто поидеть по Резанской земли, то же не коснися ни единому власу!» И вземъ благословение князь великий от архиепископа коломенского, и перевезеся реку Оку съ всеми силами и отпусти в поле третью сторожу, избранных своих витязей, яко да купно видятся съ стражми татарьскыми в поле: Семена Мелика, Игнатьа Креня, Фому Тынину, Петра Горьскаго, Карпа Олексина, Петрушу Чюрикова и иных многых с ними ведомцовъ поляницъ.

Рече же князь великий брату своему князю Владимеру: «Поспешим, брате, противъ безбожных половцовъ, поганых татаръ и не утолимъ лица своего от безстудиа ихъ; аще, брате, и смерть нам приключится, то не проста, ни безума нам сия смерть, нъ жывотъ вечный». А самъ государь князь великий, путем едучи, призываше сродникы своа на помощь — святыхъ страстотръпецъ Бориса и Глеба.

Слышавъ же то князь Олегъ Резаньскый, яко князь великий съвъкупися съ многыми силами и грядеть въ стретение безбожному царю Мамаю, и наипаче же въоруженъ твръдо своею верою, еже къ Богу Вседръжителю вышнему творцу всю надежу възлагаа. И нача блюстися Олегъ Резаньскый и с места на место преходити съ единомысленики своими, и глаголя: «Аще бы нам мощно послати весть къ многоразумному Олгорду Литовъскому противу такова приключника, како иметь мыслити, но застали нам путь. Азъ чаях по преднему, яко не подобаеть русскым князем противу въсточнаго царя стояти, и ныне убо что разумею? Откуду убо ему помощь сиа прииде, яко противу трех насъ въоружися?»

Глаголаша ему бояре его: «Намъ, княже, поведали от Москвы за 15 дний, мы же устыдехомся тебе сказати: како же в вотчине его есть, близ Москвы, жыветь калугеръ, Сергиемъ зовуть, велми прозорливъ. Тъй паче въоружи его и от своих калугеръ далъ ему пособники». Слышавъ же то, князь Олегъ Резанскый начатъ боятися и на бояре свои нача опалатися и яритися: «Почто ми не поведали преже сего? Тъ азъ бых послалъ и умолилъ нечестиваго царя, да ничтоже бы зло сътворилося! Горе мне, яко изгубих си умъ, не азъ бо единъ оскудех умом, нъ и паче мене разумнее Олгордъ Литовскый: нъ обаче онъ почитаеть законъ латыньскый Петра Гугниваго, аз же, окаанный, разумех истинный законъ Божий! Нъ что ради поплъзохся? И збудется на мне реченное Господомъ: “Аще рабъ, ведаа законъ господина своего, преступить, бьенъ будеть много”.[62] Ныне убо что сътворих? Ведый законъ Бога, сътворителя небу и земли, и всея твари, а приложихся ныне къ нечестивому царю, хотящу попрати законъ Божий! Ныне убо, которому моему худу разумению вдах себе? Аще бы ныне великому князю помоглъ, тъ отнудь не прииметь мя — весть бо измену мою. Аще ли приложуся к нечестивому царю, тъ поистинне яко древний гонитель на Христову веру, тъ пожреть мя земля жыва, аки Святоплъка: не токмо княжениа лишенъ буду, нъ и жывота гоньзну и преданъ буду въ гену огненую мучитися. Аще бо Господь по них, никто же на них. Еще же молитва выину о нем прозорливаго оного мниха! Аще ли ни единому помощи не сътворю, тъ въ прокъ от обоих како могу прожыти? И ныне азъ то мыслю: которому ихъ Господь поможеть, тому и азъ приложуся!»

Князь же Олгордъ Литовьскый, по предреченному съвету, съвокупи литвы много и варягъ, и жемоти и поиде на помощь Мамаю. И прииде къ граду Одоеву,[63] и слышав, яко князь великий съвокупи многое множество въинства, всю русь и словены, и пошолъ к Дону противу царя Мамаа, и слышавъ, яко Олегъ убоася, — и пребысть ту оттоле неподвижным, и начя разумети суетныа свои помыслы, бе съвокупление свое съ Олгомъ Резаньскым разномысляще, нача рватися и сердитися, глаголя: «Елико человеку не достанеть своеа мудрости, тъй всуе чюжую мудрость требуеть: николи же бо Литва от Резани учима была! Ныне же изведе мя ума Олегъ, а сам паче погыблъ. Ныне же убо пребуду зде, дондеже услышу московъскаго победу».

от безбожнаго Мамаа. Беста бо те князи отцомъ своим, князем Олгордом, ненавидими были, мачехи ради, нъ ныне Богомъ възлюбленыи бысть и святое крещение приали. Беста бо, аки некиа класы доброплодныа, терниемъ подавляеми: жывущи межу нечестиа, не бъ имъ коли плода достойна расплодити.[65] И посылаеть князь Андрей къ брату своему, князю Дмитрию, тайно буквицу малу, в ней же писано бе: «Веси, брате мой възлюбленный, яко отецъ нашъ отвръже нас от себе, нъ Господъ Богъ, Отецъ небесный, паче възлюби насъ и просвети нас святым крещениемъ, и давъ нам законъ свой — ходити по нему, и отреши нас от пустошнаго суетиа и от нечистаго сътворениа брашенъ;[66] мы же ныне, что о томъ Богу въздадимъ? Нъ подвигнемся, брате, подвигом добрым подвижнику Христу, началнику христианьскому, поидемъ, брате, на помощъ великому князю Дмитрию Московскому и всему православному христианству, велика бо туга належыть им от поганых измаилтянъ, нъ еще и отецъ нашь и Олегъ Резанскый приложылися безбожным а гонять православную веру Христову. Намъ, брате, подобаеть Святое писание съвръшити, глаголющее: “Братие, въ бедах пособиви бывайте!”[67] Не сумняй же ся, брате, яко отцу противитися нам, якоже евангелистъ Лука рече усты Господа нашего Исуса Христа: “Предани будете родители и братиею и умрътвитеся, имени моего ради; претръпевъ же до конца — тъй спасется!”[68] Излеземъ, брате, от подавляющаго сего трьниа и присадимся истинному плодовитому Христову винограду, делателному рукою Христовою. Ныне убо, брате, подвизаемся не земнаго ради жывота, нъ небесныа почести желающе, юже Господь даеть творящим волю его».

Прочетъ же князь Дмитрей Ольгордовичь писание брата своего старийшаго, нача радоватися и плакати от радости, глаголя: «Владыко Господи человеколюбче, дай же рабом твоим хотение съвръшити симъ путем подвига сего добраго, яко открылъ еси брату моему старейшему добраа!» И рече братню послу: «Рци брату моему, князю Андрею: готовъ есьми днесь по твоему наказанию, брате и господине. Колико есть въйска моего, то вси вкупе съ мною, Божиимъ бо промыслом съвъкуплени належащая ради брани от дунайскых татаръ. И ныне рци брату моему: слышах убо, яко приидоша ко мне медокормци ис Северы,[69] а кажуть уже великого князя Дмитриа на Дону, ту бо ждати хощеть злых сыроядцевъ. И намъ подобаеть итти к Севере и ту съвокупитися нам: предлежить бо нам путь на Северу и тем путем утаимъся отца своего, да не възбранить нам студно».

По малехъ же днех снидошася оба брата желанно съ всеми силами, к Севере, и увидевъше, възрадовашяся якоже иногда Иосифъ съ Веньямином,[70] видевши у себе множество людей, усердно бо и урядно нарочитии ратници. И приспеша борзо на Донъ, и наехаша великого князя Дмитреа Ивановичя Московьскаго еще объ сю страну Дону, на месте рекомое Березуй,[71] и ту съвокупишяся.

Князь же великий Дмитрей з братомъ своим Владимером възрадовастася радостию великою, яко бо такова милость Божиа: яко не удобь бе мощно таковому быти, яко дети отца оставляють и поругашяся, яко иногда вълсви Ироду,[72] и приидоша на помощь нашу. И многыми дарми почтивъ их, и поехаша путем, радующеся и веселящеся о святем Дусе, земнаго уже всего отвръгшеся, чающе себе бесмертнаго иного пременениа. Рече же к ним князь великий: «Братиа моа милаа, киа ради потребы приидосте семо?» Они же рекоша: «Господь Богъ посла насъ к тебе на твою помощь». Князь же великий рече: «Въистинну ревнители есте праотца нашего Авраама, яко тъй въскоре Лоту поможе,[73] и еще есте ревнители доблестному великому князю Ярославу,[74] яко тъй отмсти кровь братьа своея».

И въскоре посла весть князь великий к Москве къ преосвященному митрополиту Киприану, яко «Олгордовичи князи приидоша къ мне съ многими силами, а отца своего оставиша». Скоро же вестникъ прииде къ преосвященному митрополиту. Архиепископъ же, слышавъ, и въставъ помолися, глаголя съ слезами: «Господи владыко человеколюбче, яко съпротивнии наши ветри на тихость прелагаеши!»[75] И посла въ вся съборныа церкви и въ обители, повеле сугубо молитву творити день и нощь къ Вседръжителю Богу. И посла въ обитель преподобнаго игумена Сергиа, да негли их молитвъ послушаеть Богь. Княгини же великаа Еовдокиа, слышавъ то великое Божие милосердие и нача сугубы милостыни творити и непрестанно нача ходити въ святую церковь молитися день и нощь.

Великому же князю бывшу на месте, нарицаемом Березуе, яко за двадесять и три поприща[76] до Дону, приспе же въ 5 день месяца септевриа, на память святого пророка Захарии, в той же день убиение сродника его князя Глеба Владимеровича, приехаша два от стражь его, Петръ Горьскый да Карпъ Олексинъ, и приведоша языкъ нарочитъ от сановитых царева двора. Тъй языкъ поведаеть: «Уже царь на Кузмине гати стоить, нъ не спешить, ожыдаеть Олгорда Литовскаго и Олга Резаньскаго, а твоего царь събраниа не весть, ни стретениа твоего не чаеть, по предписанным ему книгам Олговым, и по трех днех имать быти на Дону». Князь же великий спроси его о силе цареве, онъ же рече: «Неисчетно многое множество въинства его силы, никомуже мощно исчести».

Князь же великий нача думати з братом своим и с новонареченною братиею, с литовьскыми князи: «Зде ли пакы пребудемъ или Донъ перевеземся?» Рекоша же ему Олгордовичи: «Аще хощеши крепкаго въйска, то повели за Донъ возитися, да не будеть ни единому же помышлениа въспять; а о велицей силе не помышляй, яко не в силе Богъ, нъ в правде: [77] Ярославъ, перевезеся реку, Святоплъка победи,[78] прадед твой князь великий Александръ, Неву-реку перешед,[79] короля победи, а тебе, нарекши Бога, подобаеть то же творити. И аще побиемъ, тъ вси спасемся, аще ли умрем, тъ вси общую смерть приимемъ от князей и до простых людей. Тебе же ныне, государю великому князю, оставити смерътнаа, буйными глаголы глаголати и теми словесы крепится въйско твое: мы убо видим, яко много множество избранных витязей в въйску твоем».

Князь же великий повеле въиньству всему Донъ возитися.

А в то время вестници ускоряють, яко погании приближаются татарове. Мнози же сынове русскые възрадовашяся радостию великою, зряще своего желаемаго подвига, егоже еще на Руси въжделеша.

укротеша: зане же мнози рати необычно събрашася, не умлъкающи глаголють, галици же своею речию говорять, орли же мнози от усть Дону слетошася, по аеру летаючи клекчють, и мнози зверие грозно выють, ждуще того дни грознаго, Богом изволенаго, въ нь же имать пасти трупа человечя, таково кровопролитие, акы вода морскаа. От таковаго бо страха и грозы великыа древа прекланяются и трава посьстилается.

Мнози людие от обоих унывають, видяще убо пред очима смерть.

Начаша же погании половци съ многым студом омрачатися о погибели жывота своего, понеже убо умре нечестивый, и погыбе память их с шумом. А правовернии же человеци паче процьветоша радующеся, чающе съвръшенаго оного обетованиа, прекрасных венцовъ, о нихъ же поведа великому князю преподобный игуменъ Сергий.

узреша и въвратишяся скоро къ царю и поведаша ему, яко князи русскые оплъчишася при Дону. Божиимъ бо промыслом узреша множество велико людей уряжено, и поведаша царю, яко «князей русскых въинство четверицею болши нашего събраниа». Онъ же нечестивый царь, разженъ диаволом на свою пагубу, крикнувъ напрасно, испусти гласѵ. «Тако силы моа, аще не одолею русскых князей, тъ како имамъ възвратитися въсвоаси? Сраму своего не могу тръпети». И повеле поганым своимъ половцем въоружатися.

Семенъ же Меликъ поведаа великому князю, яко: «Уже Мамай царь на Гусинъ брод прииде, и едину нощъ имеем межу собою, на утрие бо имать прийти на Непрядву. Тебе же, государю великому князю, подобает днесь исплъчитися, да не предварять погании».

князи, имянем Дмитрей Боброковъ,[81] родом Волынскые земли, иже нарочитый бысть плъководецъ, велми уставиша плъци по достоанию, елико где кому подобаеть стояти.

Князь же великий, поим с собою брата своего князя Владимера и литовьские князи и вси князи русскые и воеводы и взьехавъ на высоко место и увидевъ образы святых, иже сутъ въображени въ христианьскых знамениих, акы некии светилници солнечнии светящеся въ время ведра; и стязи ихъ золоченыа ревуть, просьтирающеся, аки облаци, тихо трепещущи, хотять промолвити; богатыри же русскые и их хоругови, аки жыви пашутся, доспехы же русскых сыновъ, аки вода въ вся ветры колыбашеся, шоломы злаченыя на главах ихъ, аки заря устраняа въ время ведра светящися, яловци[82] же шоломовъ ихъ, аки пламя огненое, пашется.

Умилено бо видети и жалостно зрети таковых русскых събраниа и учрежениа ихъ, вси бо равнодушьни, единъ за единого, другъ за друга хощеть умрети, и вси единогласно глаголюще: «Боже, с высоты призри на ны и даруй православному князю нашему, яко Констяньтину победу,[83] покори под нозе его врагы Амалика,[84] якоже иногда кроткому Давиду».[85] Сему же удивишася литовьскии князи, рекуще в себе: «Несть было преже нас, ни при насъ, ни по насъ будеть таково въинство уряжено. Подобно есть Александра царя макидоньскаго въиньству, мужеством бысть Гедеоновы снузници,[86] Господь бо своею силою въоружилъ их!»

Князь же великий, видевъ плъци свои достойно уряжены, и сшед с коня своего и паде на колени свои прямо великому плъку чернаго знамениа, на немъ же въображенъ образ Владыкы Господа нашего Исуса Христа, из глубины душа нача звати велегласно: «О Владыко Вседръжителю! Виждь смотреливым оком на люди сия, иже твоею десницею сътворени суть и твоею кровию искуплени работы вражиа. Внуши, Господи, гласъ молитвъ нашихъ, обрати лице свое на нечестивых, иже творять злаа рабом твоим. И ныне, Господи Исусе Христе, молю и покланяюся образу твоему святому и пречистей твоей Матери и всем святым, угодившим тебе, и твръдому и необоримому заступьнику нашему и молебнику иже о насъ, к тебе, русскому святителю, новому чюдотворцу Петру, на его же милость надеемся, дръзаем призывати и славити святое и великолепое имя твое, Отца и Сына и святого Духа, ныне и присно и въ векы векомъ! Аминь».

Скончавъ молитву и всед на конь свой и нача по плъком ездити съ князи и въеводами. Коемуждо полку рече: «Братиа моа милаа, сынове русскыа, от мала и до велика! Уже, братие, нощь приспе, и день грозный приближися — в сию нощь бдите и молитеся, мужайтеся и крепитеся, Господь с нами, силенъ въ бранех. Зде пребудите, братие, на местех своих, немятущеся. Койждо вас ныне учредитеся, утре бо неудобь мощно тако учредитися: уже бо гости наши приближаются, стоять на реце Непрядве, у поля Куликова оплъчишася, утре бо нам с ними пити общую чашу, межу събою поведеную, еяже, друзи мои, еще на Руси въжделеша. Ныне, братьа, уповайте на Бога жыва, миръ вам буди о Христе. Аще утре ускорять на нас приити погании сыроядьци».

Поистине бо рече пророкъ: «Нощь не светла неверным, а верным просвещена».[87]

Рече же Дмитьрей Волынецъ великому князю: «Хощу, государь, в нощь сию примету свою испытати». И уже заря померкла, нощи глубоце сущи, Дмитрей же Вольшецъ, поимъ с собою великого князя единаго, и выехавъ на поле Куликово и, ставъ посреди обоих плъковъ и обратився на плъкъ татарскый, слышить стукъ великъ и кличь, и вопль, аки тръги снимаются, аки град зиждуще, и аки гром великий гремить; съзади же плъку татарьскаго волъци выють грозно велми, по десной же стране плъку татарского ворони кличуще и бысть трепеть птичей, великъ велми, а по левой же стране, аки горам играющимъ — гроза велика зело; по реце же Непрядве гуси и лебеди крылми плещуще, необычную грозу подающе. Рече же князь великий Дмитрею Волынцу: «Слышим, брате, гроза велика есть велми». И рече Волынець: «Призывай, княже, Бога на помощь!»

И обратився на плъкъ русскый — и бысть тихость велика. Рече же Волынецъ: «Видиши ли что, княже?» — Онъ же рече: «Вижу: многы огнены зари снимахуся...» И рече Волынецъ: «Радуйся, государь, добри суть знамениа, токмо Бога призывай и не оскудей верою!»

И пакы рече: «И еще ми есть примета искусити». И сниде с коня и приниче к земли десным ухом на долгъ час. Въставъ, и пониче и въздохну от сердца. И рече князь великий: «Что есть, брате Дмитрей?» Онъ же млъчаше и не хотя сказати ему, князь же великий много нуди его. Онъ же рече: «Едина бо ти на плъзу, а другая же — скръбна. Слышах землю плачущуся надвое: едина бо сь страна, аки некаа жена, напрасно плачущися о чадех своихь еллиньскым гласом, другаа же страна, аки некаа девица, единою възопи велми плачевным гласом, аки в свирель некую, жалостно слышати велми. Азъ же преже сего множество теми приметами боевъ искусих, сего ради ныне надеюся милости Божиа — молитвою святых страстотръпецъ Бориса и Глеба, сродниковъ наших, и прочих чюдотворцовъ, русскых поборниковъ, азъ чаю победы поганых татаръ. А твоего христолюбиваго въиньства много падеть, нъ обаче твой връхъ, твоа слава будеть».

Слышавъ же то, князь великий прослезися и рече: «Господу Богу вся възможна: всех нас дыхание в руце его!»[88] И рече Волынецъ: «Не подобаеть тебе, государю, того в плъцех поведати, токъмо коемуждо въину повели Богу молитися и святых его угодьниковъ призывати на помощь. И рано утре вели имъ подвизатися на коня своа, всякому въину, и въружатися крепко и крестомъ огражатися: тъй бо есть оружие на противныа, утре бо хощуть с нами видетися».

ту видети видение велико. На высоце месте стоя, видети облакъ от въстока великъ зело изрядно приа, аки некакиа плъки, к западу идущь. От полуденныя же страны приидоша два уноши, имуща на себе светлыи багряница, лица их сиающа, аки солнце, въ обоихъ руках у них острые мечи, и рекуще плъковником: «Кто вы повеле требити отечесътво наше, егоже намъ Господь дарова?» И начаша их сещи и всех изсекоша, ни единъ от них не избысть. Той же Фома целомудръ и разуменъ оттоле уверенъ бысть, и то видение поведа на утрие великому князю единому. Князь же великий рече ему: «Не глаголи того, друже, никому же», и, въздев руце на небо, нача плакатися, глаголя: «Владыко Господи человеколюбче! Молитвъ ради святых мученикъ Бориса и Глеба помози ми, якоже Моисию на Амалика и пръвому Ярославу на Святоплъка,[89] и прадеду моему великому князю Александру на хвалящегося короля римъскаго,[90] хотящаго разорити отечьство его. Не по грехом моим воздай же ми, нъ излий на ны милость свою, простри на нас благоутробие свое, не дай же нас въ смех врагом нашим, да не порадуются о нас врази наши, и рекуть страны неверных: “Где есть Богъ их, на нь же уповаша?”[91] Нъ помози, Господи, христианом, ими же величается имя твое святое!»

И отпусти князь великий брата своего, князя Владимера Андреевичя, въверхъ по Дону в дуброву, яко да тамо утаится плъкъ его, давъ ему достойных ведомцовъ своего двора, удалыхъ витязей, крепкых въиновъ. И еще с нимъ отпусти известнаго своего въеводу Дмитреа Волынскаго и иных многыхъ.

Приспевшу же, месяца септевриа въ 8 день, великому празднику Рождеству святыа Богородица, свитающу пятку, въсходящу солнцу, мгляну утру сущу, начаша христианьскые стязи простиратися и трубы ратные многы гласити. Уже бо русскые кони окрепишася от гласа трубънаго, и койждо въинъ идеть под своим знаменем. И видети добре урядно плъкы уставлены поучениемъ крепкаго въеводы Дмитреа Боброкова Волынца.

Наставшу же второму чясу дни,[92] и начаша гласи трубнии обоих плъковъ сниматися, татарьскыя же трубы яко онемеша, а русския трубы паче утвръдишася. Плъкы же еще не видятся, занеже утро мгляно. И в то время, братье, земля стонеть велми, грозу велику подавающи на встокъ нолны до моря, а на запад до Дунаа, великое же то поле Куликово прегибающеся, рекы же выступаху из местъ своихъ, яко николиже быти толиким людем на месте томъ.

Великому же князю преседающу на избранный конь, ездя по плъком и глаголаше от великыа горести сердца своего, слезы аки река течаше от очию его: «Отци и братиа моа, Господа ради подвизайтеся и святых ради церквей и веры ради христианскыа, сиа бо смерть нам ныне несть смерть, нъ жывотъ вечный; и ничтоже, братие, земнаго помышляйте, не уклонимся убо, да венци победными увяземся от Христа Бога и спаса душамъ нашим».

и ту приволоку на него положилъ, иже бе ему любимъ паче меры, и тъ знамя черное повеле рыделю своему над нимъ возити. Под тем знамянем и убиенъ бысть за великого князя.

Князь же великий ста на месте своемъ и, вынявъ из надръ своих жывоносный крестъ, на немъ же бе въображены страсти Христовы,[93] в немъ же бе жывоносное древо, и въсплакася горко и рече: «На тебе убо надеемъся, жывоносный Господень кресте, иже симъ образом явивыйся греческому царю Констянтину,[94] егда ему на брани сущу с нечестивыми и чюдным твоим образомъ победи их. Не могуть бо погании нечестивии половци противу твоему образу стати, тако, Господи, удиви милость свою на рабе твоемъ!»

В то же время прииде к нему посолъ с книгами от преподобнаго старца игумена Сергиа, въ книгах писано: «Великому князю и всем русскым князем, и всему православному въйску миръ и благословение!» Князь же великий, слышавъ писание преподобнаго старца и целовавъ посольника любезно, темъ писаниемъ утвръдися, акы некыми крепкыми бранями. Еще же дасть посланный старецъ от игумена Сергиа хлебецъ пречистыа Богородица, князь же великий снеде хлебець святый и простеръ руце свои, възопи велегласно: «О велико имя всесвятыа Троиця, о пресвятая Госпоже Богородице, помогай нам тоя молитвами и преподобнаго игумена Сергиа, Христе Боже, помилуй и спаси душа наша!»

И вседе на избранный свой конь и, вземъ копие свое и палицу железную, и подвижеся ис полку, и въсхоте преже всех самъ битися с погаными от великиа горести душа своеа, за свою великую обиду и за святыа церкви и веру христианьскую. Мнози же русские богатыри, удръжавше его, възбраниша ему, глаголюще: «Не подобаеть тебе, великому князю, наперед самому в плъку битися, тебе подобаеть особь стояти и нас смотрити, а нам подобаеть битися и мужество свое и храбрость пред тобою явити: егда тя Господь упасеть милостию своею, и ты разумеешь, кого чим даровати. Мы же готови есмя в сий день главы своя положыти за тебе, государя, и за святыа церкви и за православъное христианство. Тебе же подобает, великому князю, рабом своим, елико кто заслужить своею главою, память сътворити, якоже Леонтий царь Феодору Тирону,[95] въ книгы съборныа написати нас, памяти ради русскым сыном, иже по нас будуть. Аще тебе единаго изгубим, тъ от кого имамы чаяти, кто по нас память сътворить? Аще вси спасемъся, а тебе единого останем, тъ кий намъ успех? И будем аки стадо овчее, не имуще пастыря, влачими по пустыни, и пришедше дивии влъци распудять и́, и разбежатся овци кои куды. Тебе, государю, подобаеть себе спасти да и нас».

«Братия моа милаа, русскые сынове, доброй вашей речи азъ не могу отвещати, нъ токмо похваляю васъ, вы бо есте въистинну блазии раби Божии. Паче же весте мучение Христова страстотръпца Арефы. Внегда мученъ бысть, и повеле царь вести и́ на позорище и мечемъ иссещи, а доблии же его друзи, единъ пред единымъ скорить, койждо ихъ свою главу усекателю под мечь клонять за Арефу, въеводу своего, ведяще убо почесть победы своеа. Арефа же въевода рече въином своимъ: “Весте убо, братиа моя, у земнаго царя не азъ ли преже васъ почтенъ бых, земныа чьсти и дары взимах? И ныне же преди ити подобаеть ми и къ небесному Царю, и главе моей преже усечене быти, паче же веньчане”. И приступль мечникъ и усекну главу его, послежде и въином его усекну главы. Такоже и азъ, братие. Кто болши мене в русскых сыновех почтенъ бе и благаа беспрестани приимах от Господа? А ныне злаа приидоша на мя, ужели не могу тръпети: мене бо ради единаго сиа вся въздвигошася. Не могу видети вас, побежаемых, и прочее к тому не могу тръпети, и хощу с вами ту же общую чашу испити и тою же смертию умрети за святую веру христианскую! Аще ли умру — с вами, аще ли спасуся — с вами!»

— князь Владимеръ Всеволодичь, а с правую руку плъкъ ведеть Микула Васильевичь с коломничи, а левую же руку плъкъ ведеть Тимофей Волуевичь с костромичи. Мнози же плъкы поганых бредуть оба пол: от великиа силы несть бо имъ места, где разступитися. Безбожный же царь Мамай, выехав на высоко место с трема князи, зряй человечьскаго кровопролитиа.

Уже бо близ себе сходящеся силныа плъкы, выеде злый печенегь из великого плъку татарьскаго, пред всеми мужеством являася, подобенъ бо бысть древнему Голиаду: пяти саженъ высота его, а трех саженъ ширина его. Видевъ же его Александръ Пересветъ, старецъ, иже бе в плъку Владимера Всеволодовича и, двигънувся ис плъку, и рече: «Сей человекъ ищеть подобна себе, азъ хощу с нимъ видетися!» Бе же на главе его шелом архангельскаго образа,[96] въоруженъ скимою повелением игумена Сергиа. И рече: «Отци и братиа, простите мя грешнаго! Брате Андрей Ослебя, моли Бога за мя. Чаду моему Иакову — миръ и благословение». Напусти на печенега и рече: «Игуменъ Сергий, помогай ми молитвою!» Печенегъ же устремися противу ему, христиане же вси въскликнуша: «Боже, помози рабу своему!» И ударишася крепко копии, едва место не проломися под ними, и спадше оба с коней на землю и скончашеся.

Наставшу же третьему часу дни, видевъ же то, князь великий и рече: «Се уже гости наши приближилися и ведуть промеж собою поведеную, преднии уже испиша и весели быша и уснуша, уже бо время подобно, и час прииде храбрость свою комуждо показати». И удари всякъ въинъ по своему коню и кликнуша единогласно: «С нами Богъ!» — и пакы: «Боже христианскый, помози нам!», погании же половци свои богы начаша призывати.

И съступишася грозно обе силы великиа, крепко бьющеся, напрасно сами себе стираху, не токъмо оружиемъ, нъ и от великиа тесноты под коньскыми ногами издыхаху, яко немощно бе вместитися на том поле Куликове: бе место то тесно межу Доном и Мечею. На том бо поле силнии плъци съступишася, из нихъ же выступали кровавыа зари, а в них трепеталися силнии млъниа от облистаниа мечнаго. И бысть трускъ и звукъ великъ от копейнаго ломления и от мечнаго сечения, яко не мощно бе сего гръкого часа зрети никако же и сего грознаго побоища. Въ единъ бо час, въ мегновении ока, о колико тысущь погыбе душь человечьскых, създания Божиа! Воля Господня съвръшается: часъ же третий, и четвертый, и пятый, и шестый крепко бьющеся неослабно христиане с погаными половци.

Наставшу же седмому часу дни, Божиимъ попущениемъ наших ради греховъ начаша погании одолевати. Уже бо от сановитых мужей мнози побиени суть, богатыри же русскыа и воеводы, и удалыа люди, аки древа дубравнаа, клонятся на землю под коньскыа копыта: мнози же сынове русскые сътрошася. Самого же великого князя уязвиша велми и с коня его збиша, онъ же нужею склонився с побоища, яко не мощно бе ему к тому битися, и укрыся в дебри, Божиею силою съхраненъ бысть. Многажды стязи великого князя подсекоша, нъ не истребишася Божиею милостию, нъипаче укрепишася.

«Въ шестую годину сего дни видех над вами небо развръсто, из негоже изыде облакъ, яко багрянаа заря над плъком великого князя, дръжашеся низко. Тъй же облакъ исплъненъ рукъ человечьскых, яже рукы дръжаще по велику плъку ово проповедникы, ово пророческы. Въ седмый же часъ дни облакъ тъй много венцевъ дръжаше и опустишася над плъком, на головы христианьскыя».

Погании же начаша одолевати, христианьскыя же плъци оскудеша — уже мало христианъ, а все погании. Видевъ же то князь Владимеръ Андреевичь падение русскых сыновъ не мога тръпети и рече Дмитрею Волынцу: «Что убо плъза стояние наше? Который успех нам будеть? Кому нам пособити? Уже наши князи и бояре, вси русскые сынове напрасно погыбають от поганых, аки трава клонится!» И рече Дмитрей: «Беда, княже, велика, не уже пришла година наша: начинаай без времени, вред себе приемлеть; класы бо пшеничныа подавляеми, а трьние ростуще и буяюще над благородными. И мало убо потръпим до времени подобна, вън же час имаем въздарие отдати противником. Ныне токъмо повели всякому въину Богу молитися прилежно и призвати святых на помощь, и от сего часа имать быти благодать Божиа и помощъ христианом». Князь же Владимеръ Андреевичь, въздевъ руце на небо, и прослезися горко и рече: «Боже Отецъ нашихъ, сътворивый небо и землю, дай же помощъ роду христианскому! Не дай же, Господи, порадоватися врагом нашим о нас, мало показни, а много помилуй, бездна бо еси и милости». Сынове же русскыа в полку его гръко плачуще, видяще друзи свои побиваеми от поганых, непрестанно покушающеся, яко званнии на бракъ сладкаго вина пити. Волынецъ же възбраняше им, глаголя: «Пождите мало, буавии сынове русскые, будеть ваше время коли утешитися, есть вы с кем възвеселитися!»[97]

Приспе же осмый час дню, духу южну потянувшу съзади нам, възопи же Вълынецъ гласом великым: «Княже Владимеръ, наше время приспе, и часъ подобный прииде!» — и рече: «Братьа моа, друзи, дръзайте: сила бо Святого Духа помогаеть нам!»

Единомыслении же друзи выседоша из дубравы зелены, аки соколи искушеныа урвалися от златых колодицъ, ударилися на великиа стада жировины, на ту великую силу татарскую; а стязи их направлены крепкым въеводою Дмитреем Волынцем: бяху бо, аки Давидови отроци, иже сердца имуща аки лвовы, аки лютии влъци на овчии стада приидоша и начаша поганых татаръ сещи немилостивно.

Погании же половци увидеша свою погыбель, кликнуша еллинскым гласом, глаголюще: «Увы нам, Русь пакы умудрися: уншии с нами брашася, а доблии вси съблюдошася!» И обратишася погании, и даша плещи, и побегоша. Сынове же русскые, силою святого Духа и помощию святых мученикъ Бориса и Глеба, гоняще, сечаху их, аки лес клоняху, аки трава от косы постилается у русскых сыновъ под конскые копыта. Погании же бежаще кричаху, глаголюще: «Увы нам, честный нашь царю Мамаю! Възнесе бо ся высоко — и до ада сшелъ еси!» Мнозии же уязвении наши, и те помагаху, секуще поганых без милости: единъ русинъ сто поганых гонить.

аки огнь, пожигаеть их.

Мамай же, видевъ новыа люди, яко лютии зверие ристаху и изрываху, аки овчее стадо, и рече своим: «Побегнем, ничтоже бо добра имам чаати, нъ поне свои главы унесем!» И абие псбеже поганый Мамай с четырми мужы в лукоморие, скрегча зубы своими, плачущи гръко, глаголя: «Уже нам, братие, в земли своей не бывати, а катунъ своих не трепати, а детей своих не видати, трепати нам сыраа земля, целовати нам зеленаа мурова, а съ дружиною своею уже нам не видатися, ни съ князи ни съ алпауты!»

Мнози же гонишася по них и не одолеша их, понеже кони их утомишася, у Мамая же целы суть кони его, и убеже.

Сия же суть милостию всемогущаго Бога и пречистыа Матери Божиа и молениемъ и помощию святых страстотръпецъ Бориса и Глеба, ихъже виде Фома Кацибеевъ разбойникъ, егда на сторожы стоя, якоже преже писано есть. Етери же суще женяху, внегда всех доступиша и възвращахуся, койждо под свое знамя.

Князь же Владимеръ Андреевичь ста на костех под черным знаменем. Грозно, братие, зрети тогда, а жалостно видети и гръко посмотрити человечьскаго кровопролитиа — аки морскаа вода, а трупу человечьа — аки сенныа громады: борзъ конь не можеть скочити, а в крови по колени бродяху, а реки по три дни кровию течаху.

и кричати, и по плъком ездити начатъ сам и не обрете и глаголаша всем: «Братьа моа, русскыа сынове, кто виде или кто слыша пастыря нашего и началника?» И рече: «Аще пастырь пораженъ — и овцы разыдутся.[99] Кому сиа честь будеть, кто победе сей явися?»

И рекоша литовскые князи: «Мы его мнимъ, яко жывъ есть, уязвенъ велми; егда въ мертвом трупу лежыт?» Инъ же въинъ рече: «Азъ видех его на седмом часу крепко бьющася с погаными палицею своею». Инъ же рече: «Азъ видех его поздее того; четыре татарины належахуть ему, онъ же крепко бияшеся с ними». Некто князь, имянем Стефанъ Новосилской, тъй рече: «Азъ видех его пред самим твоим приходом, пеша и идуща с побоища, уязвена велми. Того ради не могох азъ ему помощи — гоним есмь трема татарины, нъ милостию Божиею едва от них спасохся, а много зла от них приимах и крепко пострадах».

Князь же Володимеръ рече: «Братиа и друзи, русскыа сынове, аще кто жыва брата моего обрящет, тъй поистинне пръвый будеть у наю!» И разсыпашася вси по велику, силну и грозну побоищу, ищучи победе победителя. Ови же наехаша убитаго Михаила Андреевича Бренка: лежыть в приволоце и в шеломе, что ему далъ князь великий; инии же наехаша убитаго князя Феодора Семеновича Белозерьскаго, чающе его великим княземъ, занеже приличенъ бе ему.

Два же етера въина уклонишася на десную страну в дуброву, единъ имянемъ Феодоръ Сабуръ, а другий Григорей Холопищевъ, оба родом костромичи. Мало выехавъ с побоища и наехаша великого князя бита и язвена вельми и трудна, отдыхающи ему под сению ссечена древа березова. И видеша его и, спадше с коней, поклонишася ему. Сабуръ же скоро възвратися поведати князю Владимеру, и рече: «Князь великий Дмитрей Ивановичь здравъ бысть и царствуеть в векы!»

Вси же князи и въеводы, слышавше, и скоро сунушася и падше на ногу его, глаголюще: «Радуйся, князю нашь, древний Ярославъ, новый Александръ,[100] победитель врагом: сиа же победы честь тобе довлеетъ». Князь же великий едва рече: «Что есть, поведайти ми». Рече же князь Владимеръ: «Милостью Божиею и пречистыа его Матери, пособием и молитвами сродникъ наших святых мученикъ Бориса и Глеба и молением русскаго святителя Петра и пособника нашего и въоружителя игумена Сергиа, — и тех всех святых молитвами врази наши побежени суть, мы же спасохомся».

«Сий день сътвори Господь, възрадуемся и възвеселимся, людие!» И пакы рече: «Сий день Господень веселитеся, людие! Велий еси, Господи, и чюдна дела твоа суть: вечеръ въдворится плач, а заутра — радость!» И пакы рече: «Хвалю тя, Господи Боже мой, и почитаю имя твое святое, яко не предалъ еси нас врагом нашим, и не далъ еси им похвалитися, иже сии на мя умыслиша злаа: нъ суди им, Господи, по правде их, азъ же, Господи, уповаю на тя!»

И приведоша ему конь и, всед на конь и выехавъ на велико, силно и грозно побоище, и видевъ въйска своего бито велми много, а поганых татаръ четверицею сугубь того боле бито и, обратився к Волынцу, рече: «Въистину, Дмитрей, не ложна есть примета твоа, подобает ти всегда въеводою быти».

И нача з братом своимъ и съ оставшими князи и въеводами ездити по боищу, сердцем боля кричаще, а слезами мыася, и рече: «Братиа, русскыа сынове, князи и бояре, и въеводы, и дети боярьскые! Суди вам Господь Богъ тою смертию умерети. Положыли есте главы своа за святыа церкви и за православное христианство». И поехавъ мало, наехаше место, на немъже лежать побьени вкупе князи белозерскые: толма крепко бишася, яко единъ за единаго умре. Ту же близъ лежить убит Михайло Васильевич; над ними же ставъ князь великий, над любезными въеводами, и нача плакати и глаголати: «Братьа моа князи, сынове русскые, аще имате дръзновение у Бога, помолитеся о нас, вем бо, яко послушаеть вас Богъ, да вкупе с вами у Господа Бога будем!»

И пакы приеде на иное место и наехавъ своего напрьстника Михайла Андреевича Бренка, и близ его лежыть твръдый стражь Семенъ Меликъ, близъ же имъ Тимофей Волуевич убиенъ. Над ними же ставъ, князь великий прослезися и рече: «Брате мой възлюбленный, моего ради образа убиенъ еси. Кий бо рабъ тако можеть господину служыти, яко меня ради самъ на смерть, смыслено грядяше? Въистинну древнему Авису подобенъ,[101] иже бе от плъку Дарьева Перскаго, иже и сей тако сътвори». Лежащу же ту Мелику, рече над ним: «Крепкый мой стражу, твръдо пасомыи есмя твоею стражею». Приеде же на иное место, виде Пересвета черньца, а пред ним лежыт поганый печенегъ, злый татаринъ, аки гора, и ту близъ лежыть нарочитый богатырь Григорей Капустинъ. Обратився князь великий и рече: «Видите, братие, починалника своего, яко сий Александръ Пересвет, пособникъ нашь, благословенъ игуменом Сергием и победи велика, силна, зла татарина, от негоже было пити многым людем смертнаа чаша».

И отъехавъ на иное место, и повеле трубити в събранные трубы, съзывати людии. Храбрии же витязи, довълно испытавше оружие свое над погаными половъци, съ всех странъ бредут под трубный гласъ. Грядуще же весело, ликующе, песни пояху, овии поаху богородичныи, друзии же — мученичныи, инии же — псалом, — то есть христианское пение. Кийждо въинъ едет, радуася, на трубный гласъ.

«Братиа моа, князи русскыа и боаре местныа, и служылыа люди всеа земля! Вам подобаеть тако служыти, а мне — по достоанию похвалити вас. Егда же упасеть мя Господь и буду на своем столе, на великом княжении, въ граде Москве, тогда имам по достоанию даровати вас. Ныне же сиа управим; коиждо ближняго своего похороним, да не будуть зверем на снедение телеса христианьскаа».

Стоялъ князь великий за Даном на костех осмь дний, дондеже розобраша христианъ с нечестивыми. Христианскаа телеса в землю покопаша, а нечестивых телеса повръжена зверем и птицам на расхыщение.

И рече князь великий Дмитрей Ивановичь: «Считайтеся, братие, колкых въевод нетъ, колкых служылых людей?» Говорить бояринъ московской, имянем Михайло Александрович, а был в плъку у Микулы у Васильевича, росчетливъ бысть велми: «Нетъ у нас, государь, 40 боариновъ московскых, да 12 князей белозерскых, да 13 боаринов посадниковъ новгородскых, да 50 бояриновъ Новагорода Нижнего, да 40 боаринов серпоховскых, да 20 боаринов переславскых, да 25 боаринов костромскых, да 35 боаринов владимерскых, да 50 боаринов суздалскых, да 40 боаринов муромскых, да 33 боаринов ростовскых, да 20 боаринов дмитровскых, да 70 боаринов можайскых, да 60 боариновъ звенигородскых, да 15 боаринов углетцкых, да 20 боаринов галитцскых, а молодым людем счета нет; нъ токмо ведаем: изгыбло у нас дружины всеа полтретьа ста тысящъ и три тысящи, а осталося у нас дружины пятьдесят тысящъ».

Рече же князь великий: «Слава тебе, вышний Творецъ, царю небесный, милостивый Спасъ, яко помиловал еси нас, грешных, не предалъ еси нас в руце врагом нашим, поганым сыядцем. А вам, братьа, князи и боаре, и въеводы, и молодые люди, русскые сынове, сужено место лежати межу Доном и Непром, на поле Куликове, на речке Непрядве. Положыли есте головы своа за землю Русскую, за веру христианьскую. Простите мя, братие, и благословите в сем веце и в будущем!» И прослезися на длъгъ час и рече князем и въеводам своим: «Поедем, братье, въ свою землю Залесскую, къ славному граду Москве и сядем на своих вътчинах и дединах: чести есмя себе доступили и славнаго имяни!»

Поганый же Мамай тогда побеже с побоища и прибеже къ граду Кафе и, потаивъ свое имя, прибеже въ свою землю и не мога тръпети, видя себе побежена и посрамлена, и поругана. И пакы гневашеся, яряся зело, и еще зло мысля на Русскую землю, аки левъ рыкаа и аки неутолимаа ехидна. И събравъ остаточную свою силу, и еще хотяше изгоном итти на Русскую землю. И сице ему мыслящу, внезапу прииде к нему весть, яко царь имянем Тактамышъ съ встока, нолны из Синие орды, идеть на него. Мамай же, яже бе уготовилъ рать ити было ему на Русскую землю, и онъ с тою ратью пошол противу царя Тактамыша. И стретошася на Калках, и бысть им бой великъ. И царь Тактамышь, победивъ царя Мамаа, и прогна его, мамаевы же князи и рядци, и ясовулы, и алпауты биша челом царю Тактамышу. И приатъ их и взя Орду, и седе на царстве. Мамай же прибеже пакы в Кафу единъ; потаивъ свое имя, пребываше ту, и познанъ бысть некоим купцем и ту убиенъ бысть фрязы и испровръже зле жывот свой. Сиа же оставим зде.

из своеа отчины и съ княгинею и з боары; и резанци добиша челом великому князю, и князь великий посади на Резани свои наместники.

[1] Дмитрий Иванович. — (1350—1389) — великий князь владимирский и московский с 1359 г., сын Ивана Ивановича Красного, внук Ивана Даниловича Калиты. Проводил политику укрепления Московского княжества, направленную на подчинение Москве русских княжеств, централизации государственного управления и военного дела. При Дмитрии Ивановиче для укрепления Москвы в 1367 г. предпринимается постройка кремлевских стен из камня, что в те времена имело важное военно-политическое значение. Β 1378 г. на реке Воже под его руководством были разгромлены войска хана Мамая, которые шли на Русь под предводительством воеводы Бегича. (Повесть ο битве на реке Воже и коммент. κ ней см. в наст. т.). После Куликовской битвы в 1380 г. Дмитрий Иванович получил прозвище — Донской.

[2] Мамай. —Темник (военачальник) при хане Золотой Орды Бердибеке Мамай, женатый на дочери хана, был по существу правителем Орды. Β 1379 г. он полностью захватил власть в свои руки. Однако именоваться ханом Мамай не мог, так как не был потомком Чингисхана.

[3] ... якоже въ прежняя времена Гедеону над мадиамы и преславному Моисию над фараоном. — По Библии, мадиамляне в течение семи лет совершали опустошительные набеги на Израиль. Но однажды израильтянин Гедеон, во главе небольшого отряда напав ночью на отряды мадиамлян, перебил их. Пророк Моисей освободил евреев от владычества фараонов (ср. Суд. 6—8; Исход. 14).

[4] Владимир Андреевич. — Двоюродный брат Дмитрия Донского, князь серпуховской. Впервые участвовал в военном походе с Дмитрием, когда великому князю московскому было двенадцать лет, а ему — девять. Руководил многими военными мероприятиями и походами Дмитрия Донского. Умер в 1410 г.

— Ср. Пс. 113, 11.

[6] ... поревновавъ второму Иулиану... — Юлиан (Флавий Клавдий Юлиан) — римский император (с 361 по 363 г.), возродивший эллинистическое язычество и выступавший с гонениями против христиан. Был прозван за это Отступником; резко осуждался христианской церковью. Погиб от вражеской стрелы во время похода на персов.

[7] Батый —внук Чингисхана. Возглавлял нашествие монголо-татар на Восточную Европу в конце 30—40-х гг. XIII в. При нем возникла Золотая Орда н началось монголо-татарское владычество над Русью. Умер в 1255 г.

[8] ... великого князя Юрья Дмитреевичя убилъ... — Имеется в виду Георгий (Юрий) Всеволодович, великий князь владимирский, убитый в сражении на реке Сити в марте 1238 г. Отец Юрия Всеволод Юрьевич Большое Гнездо имел второе имя — Дмитрий.

[9] ... въ Володимере вселенскую церковь златаверхую разграбилъ. — Имеется в виду златоглавый Успенский собор, сожженный и разграбленный во время захвата Владимира монголо-татарами в 1238 г.

— Навуходоносор II — царь Вавилонского (Халдейского) государства (605—562 гг. до н. э.) — в 587 г. захватил Иерусалим и разрушил его (ср. 4 Цар. 25). Император Тит в 70 г. н. э., подавляя восстание в Иудее, взял Иерусалим, разрушил город и его храм.

— Алпауты — вельможи.

[12] ... Господня рука высока есть. — Ср. Пс. 88, 14.

[13] ... Олегъ Резанскый. —Великий князь рязанский Олег Иванович (1350—1402). Положение Рязанской земли между Московским великим княжеством и Ордой приводило κ тому, что все карательные экспедиции из Орды прежде всего обрушивались на Рязанское княжество. Это определило двойственность политики великого князя Олега Рязанского: он неоднократно вступал в сделки с Ордой, преследуя интересы своей земли. Однако такая политика не спасала Рязанское княжество от разгромов ордынцами. После Куликовской битвы Олег вынужден был бежать из своего княжества и в 1381 г. заключить невыгодный для себя договор с Дмитрием Донским. Β 1386 г. Олег заключил мирный договор с великим князем московским, скрепленный родственными отношениями: сын Олега Рязанского Федор женился на Софье Дмитриевне — дочери Дмитрия Донского. С этого времени летописи ни ο каких конфликтах между Москвой и Рязанью не сообщают.

[14] ... Ольгордъ Литовскый — Ольгерд — великий князь литовский (1345—1377). Ο том, почему союзником Мамая назван Ольгерд (на самом деле с Мамаем заключил союз его сын Ягайло), см. подробнее в общем комментарии к «Сказанию о Мамаевом побоище».

— Улусом называлась земля, подвластная ордынскому хану. Отсюда же и слово «улусник».

[16] «Аще кто κ Богу... и в посмех». — Ср. Пс. 39, 5; 40, 3.

[17] «He сътвори ближнему своему... живити и мертвити». — Ср. Пс. 14, 3; Притч. 26, 27.

[18] «Поистине сами... κ дивии масличне». —Ср. Рим. 11, 17.

[19] «Путь нечестивых... и поносъ». — Ср. Пс. 145, 9; Иер. 44, 8.

—Имя Святополка, убившего в 1015 г. своих сводных братьев Бориса и Глеба, стало в древнерусской литературе нарицательным обозначением злодея и клятвопреступника.

[21] ... тo к кому простру... печаль мою. — Ср. Пс. 60, 3; 141, 2.

[22] ... яко Иезекию... — Езекия, согласно Библии, — царь Иудейского царства. Был излечен от смертельной болезни пророком Исайей по велению Бога, которому молился об исцелении (ср. 4 Цар: 20, 1—11).

[23] «На Господа уповах — и не изнемогу». — Ср. Пс. 36, 34.

[24] Боровск.— Город юго-западнее Москвы, на реке Протве. При Владимире Андреевиче входил в состав Серпуховского удельного княжества.

— митрополит всея Руси с 1375 по 1406 г. Болгарин знатного происхождения. См. подробнее в общем комментарии к «Сказанию о Мамаевом побоище», а также «Послание митрополита Киприана игуменам Сергию и Феодору».

[26] ... Господь гръдым противится... дает. — Ср. 1 Петр 5, 5.

[27] ... случися иногда Великому Василию в Кесарии. — Василий Великий — каппадокийский епископ, один из так называемых «отцов церкви», живший в IV в. Кесария — столица Каппадокии (государства в центральной части Малой Азии).

[28] ... посла... Меркуриа... — Меркурий Кесарийский — византийский святой. Согласно легенде, он был воином и по повелению свыше разбил неприятеля.

[29] ... Захарий Тютьшов... — Имя известно только по «Сказанию ο Мамаевом побоище». Старинный дворянский род Тютчевых, к которому принадлежал знаменитый русский поэт Федор Тютчев, возводил свою родословную к Захарию Тютчеву.

«Суди, Господи... злоба грешных». — Ср. Пс. 42, 1; 7, 9—10.

[31] ... просвети си... и правду възлюби. — Ср. Пс. 10, 7; 21, 17; 96, 11.

— Имеется в виду река Сосна, приток Дона. Через эту реку проходили дороги, по которым татары продвигались на Русь.

[33] ... Мясопустъ святыа Богородица». — Мясопуст — время, в которое по церковному уставу нельзя есть мясную пищу, здесь имеется в виду Успенский пост (с 1 до 15 августа).

[34] ... гнездо есмя князя Владимера Святославича Киевъского, емуже откры Господь познати православную веру, якоже оному Еустафию Плакиде... — Русские князья подчеркивали свое происхождение от «святителя» Руси Владимира I. Владимир сравнивается с великомучеником Евстафием Плакидой, язычником, крестившимся после чудесного видения и затем пострадавшим за христианство.

«Аще кто... жывотъ вечный». — Ср. Мф. 19, 29.

[36] ... Успение святыа Богородица... — 15 августа.

[37] И приидоша κ нему князи белоозерскыа... — Белозерские князья действительно принимали участие в Куликовской битве (Β Куликовской битве участвовали белозерские князья Федор Иванович (в тексте ошибочно «Семенович») и его сын Иван; оба погибли. Имя Семена Михайловича названо среди убитых на Куликовом поле и в «Сказании ο Мамаевом побоище», и в летописных повестях. Названы белозерские князья Федор и сын его Иван и Семен Михайлович и в перечне убитых на Куликовом поле в пергаменном Синодике (поминальной книге) XV в. (ГИМ)). Мелкие удельные княжества Кемское, Карголомское (в «Сказании...» названо Каргопольским) и Андомское входили в состав Белозерского княжества и существовали только в конце XIV — начале XV в. Имена Андрея Кемского и Глеба Карголомского, кроме «Сказания...», в других источниках не встречаются. Β этом случае, как и в целом ряде других, «Сказание...» сообщает сведения ο лицах, неизвестных по другим историческим источникам; возможно, что отчасти это является следствием ошибок и искажений, возникших в процессе многократной переписки произведения.

[38] ... приидоша же ярославскыа князи... — Уделы князей Прозоровских и Курбских входили в состав Ярославского княжества. Перечисленные имена известны только по «Сказанию...».

[39] ... поеде к Жывоначалной Троици на поклонъ къ... Сергию. — Сергий Радонежский, основатель, а впоследствии игумен Троицкого монастыря (ныне Троице-Сергиева лавра в г. Сергиев Посад). См. «Житие Сергия Радонежского» и коммент. к нему в наст. т.

— Литургия — церковное богослужение, совершаемое до полудня. Называется также обедней (служба до обеда).

[41] ... память святых мученикъ Флора и Лавра. — 18 августа.

[42] «... Господь Богъ будеть ти помощникъ и заступникъ». — Ср. Пс. 29, 11; 58, 10.

[43] ... Пересвета Александра и брата его Андреа Ослябу... —монах Троицкого монастыря; вместе с иноком Ослябей был послан игуменом монастыря Сергием с войсками Дмитрия Донского на Куликово поле. Β «Сказании ο Мамаевом побоище» рассказывается ο поединке Пересвета перед началом сражения с богатырем из войск Мамая, в котором оба погибли. Все сведения ο Пересвете ограничиваются данными памятников Куликовского цикла. Ослябя называется братом Пересвета и в «Сказании ο Мамаевом побоище». Но, скорее всего, в данном случае «брат» не термин родства, а обозначение того, что оба они монахи Троицкого монастыря.

[44] ... крестъ... на скымах... — Схима — особое монашеское одеяние, одеваемое монахами, принявшими схиму — высшую монашескую степень.

—Успенский собор в Кремле. Успенский собор, сохранившийся до нашего времени, был построен в 1475—1479 гг. на месте одноименного собора XIV в.

[46] Суди, Господи... в помощь мне. — Ср. Пс. 34, 1—3.

[47] ... приступи къ чюдотворному образу... юже Лука... написа... — Икона Владимирской Божьей матери, считавшаяся написанной евангелистом Лукой (на самом деле произведение византийского художника нач. XII в.; в настоящее время — в Третьяковской галерее), была перенесена Андреем Боголюбским из Киева во Владимир. Позже была перенесена в Москву.

[48] ... прииде къ гробу... Петра митрополита... — Петр — митрополит всея Руси с 1305 по 1326 г. Был погребен в заложенной им самим в 1326 г. в Москве первой каменной церкви Успения святой Богородицы. Вскоре после смерти Петр был канонизирован, считался святым покровителем Москвы.

[49] ... въ Фроловъскыа врата... и в Констяньтино-Еленскыа... — Фроловские — нынешние Спасские ворота Кремля; Константино-Еленинские ворота в настоящее время заложены.

— Β 1380 г. на том месте, где сейчас находится Архангельский собор в Кремле, построенный в 1505—1508 гг., стояла каменная церковь того же названия, сооруженная при Иване Калите и служившая княжеской усыпальницей.

[51] ... Еовдокея, и княгини Владимерова Мариа... — Евдокия — жена Дмитрия Донского; Мария — жена князя Владимира Андреевича Серпуховского.

[52] ... аще Богъ пo нас, то кто на ны! — Ср. Рим. 8, 31.

— Брашево (Брошево) — древнерусский городок в Коломенском уделе.

[54] ... Болвановъскою дорогою... — Дорога на Коломну.

— Дорога на юг, по направлению κ Серпухову. Котел — небольшой ручей, впадавший в Москву-реку. На нем было расположено село Нижние Котлы; ныне это место входит в черту Москвы.

[56] ... сяде на урундуце... — Рундук — лавка в виде ларя с подъемным сидением.

[57] ... князи Василиа и князя Юриа. — Во время Куликовской битвы Василию (будушему великому князю московскому Василию Дмитриевичу) было девять лет, Юрию — шесть лет.

[58] ... поимъ с собою... гостей сурожанъ... — Сурожанами назывались купцы, торговавшие с богатым колониальным генуэзским городом на берегу Черного моря в Крыму — Сурожем (современный Судак). Большинство из этих перечисляемых имен купцов-сурожан исторически достоверны.

[59] ... на память... Моисиа Мурина — 29 августа.

— небольшая река в районе Коломны.

[61] ... на поле к Дивичю. — Поле около Девичьего монастыря в Коломне.

[62] «Аще рабъ... бьенъ будеть много». — Лк. 12, 47.

[63] Одоев.— Город в ста сорока километрах на северо-запад от Куликова поля.

[64] ... князь Андрей Полотскый и князь Дмитрей Брянскый... — Андрей и Дмитрий — сыновья великого князя литовского Ольгерда. Β 1378 г. князь Андрей Полоцкий бежал в Псков, а затем приехал в Москву κ великому князю Дмитрию Ивановичу. Дмитрий Брянский перешел на службу κ Дмитрию Ивановичу в 1379 г. и княжил в Переславле-Залесском. Полоцким и Брянским они названы по месту первоначального своего княжения.

— Ср. Лк. 8, 14.

[66] ... и отpеши нас от пустошнаго... сътворениа брашенъ. — Ср. Пс. 93, 11; Деян. 10, 14.

[67] «Братие, въ бедах пособиви бывайте!» — Ср. Нав. 1, 14.

[68] «Предани будете... тьй спасется!» — Ср. Лк. 21, 16—19.

[69] ... приидоша... ис Северы... — Северская земля, в которую входили города Путивль и Брянск.

— Библейский образ братьев, которые встретились после длительной разлуки (ср. Быт. 45, 14).

[71] Березуй — небольшой город в восьмидесяти километрах на север от Куликова поля.

[72] ... поругашяся, яко иногда вълсви Ироду... — Сюжет евангельского рассказа: Ирод просил волхвов, идущих поклониться родившемуся Христу, рассказать ему на обратном пути все ο новорожденном. Получив извешение ο том, что Ирод собирается убить младенца Христа, волхвы вернулись иным путем, обманув Ирода (ср. Мф. 2, 7—12).

[73] ... ревнители... Авраама, яко тъй въскоре Лоту поможе... — Этот образ, как и многие другие сравнения в «Сказании...», взят из Библии: однажды на Содом напали враги и увели в числе пленных Лота, племянника Авраама. Авраам, узнав об этом, с вооруженным отрядом рабов бросился в погоню, освободил Лота и всех пленников (ср. Быт. 14, 12—16).

— Имеется в виду борьба Ярослава Мудрого со Святополком Окаянным.

— Ср. Мф. 14, 24—32.

[76] Поприще — мера длины, приблизительно соответствует позднейшей версте (1066 м).

[77] ... яко не в силе Богъ, нъ в правде... — Ср. Пс. 142, 11—12.

[78] ... Ярославъ, перевезеся реку, Святоплъка победи... — Первая битва Ярослава со Святополком произошла в 1016 г. на Днепре у Любеча. Войска три месяца стояли друг против друга по обеим сторонам реки. Наконец Ярослав перешел реку, напал на Святополка и одержал победу.

[79] ... великий Александръ, Heвy-реку перешед... — Имеется в виду битва Александра Невского со шведами на Неве в устье реки Ижоры. Перед битвой Александр перешел Ижору.

— По современному времяисчислению — в одиннадцатом часу дня.

[81] ... Дмитрей Боброковъ... —Дмитрий Боброк-Волынский — сын литовского князя из Волыни Кориата-Михаила Гедиминовича. Выехав из Литвы, он был сначала тысяцким у нижегородского князя, а затем перешел на службу к Дмитрию Донскому, у которого был воеводой. Талантливый военный деятель, он принимал участие во всех походах Дмитрия Донского.

[82] Яловцы — небольшие флажки, прикрепленные κ навершию шлемов.

[83] ... даруй... яко Констяньтину победу... — Имеется в виду Константин Великий, римский император (306—337 гг.); был причислен православной церковью к лику святых.

[84] Амалик — по библейскому преданию, племя амалекитян, напавшее на израильтян во время перехода последних через пустыню, не смогло их одолеть, несмотря на свое численное превосходство. Амалекитянами они назывались по имени своего родоначальника Амалика (ср. 1 Цар, 30, 1—21).

— Имеется в виду библейский рассказ ο единоборстве Давида с исполином Голиафом (ср. также Амалик).

[86] ... мужеством бысть Гедеоновы снузници... — Ср. Суд. 7.

[87] «Нощь не светла... просвещена». — Ср. Пс. 104, 39.

[88] «... всех нас дыхание в руце его!» — Ср. Дан. 5, 3; Иов 12, 10.

[89] ... Ярославу на Святоплъка... — Имеется в виду битва Ярослава со Святополком на реке Альте в 1019 г., закончившаяся победой Ярослава.

— Имеется в виду победа Александра Невского над шведами на Неве в 1240 г. Β «Повести ο житии Александра Невского» (см. в т. 5 наст. изд.) говорится, что «римский король» (т. е. шведский король) похвалялся завоевать всю землю Александра.

[91] «Где есть Богъ их, на нь же уповаша?» — Ср. Пс. 41, 11.

[92] Наставшу же второму чясу дни... — По современному времяисчислению это около семи часов утра. Соответственно следует определять часы и остальных сообщений ο времени боя.

[93] ... жывоносный крестъ, на немъ же бе въображены страсти Христовы... — Крест с частицей дерева, на котором якобы был распят Христос (живоносное древо), и с изображением распятия (страстей) Христа.

[94] ... греческому царю Констянтину... — Имеется в виду Константин VII Багрянородный, византийский император с 913 по 959 г.

— Феодор Тирон — герой апокрифического сказания, первый воин у царя, успешно и мужественно выполняющий царские поручения.

[96] ... шелом архангельскаго образа... — Куколь — головное покрывало схимника, по форме похожее на воинский шлем.

[97] «... будеть ваше время... възвеселитися!» — Ср. 2 Кор. 7, 4.

[98] ... Мамай... нача призьвати богы своа. — Автор «Сказания...», желая подчеркнуть «идолопоклонство» Мамая, то, что он язычник, называет в числе богов Мамая и древнерусских языческих богов — Перуна и Гурса (искаженное «Хорс»).

[99] «Аще пастырь пораженъ — и овцы разыдутся». — Мф. 26, 31.

«Радуйся, князю нашь, древний Ярослаеъ, новый Александръ...» — Дмитрий Иванович сравнивается с Ярославом Мудрым и Александром Невским.

[101] ... древнему Авису подобенъ... — Любимый воевода персидского царя Дария Авис, чтобы спасти Дария от окончательного поражения, решил убить Александра Македонского, жертвуя ради этого своей собственной жизнью. Покушение Ависа не увенчалось успехом. Александр Македонский, сказав Авису, что тот «по своей воле сегодня умер» за своего господина, даровал ему жизнь. Рассказ ο покушении Ависа на Александра Македонского встречается только в «Сербской Александрии», античные источники ο покушении Ависа на Александра Македонского ничего не сообщают.