Повесть о Стефане, епископе Пермском
Источник: Древнерусские предания (XI – XVI вв.) – М., 1982, С. 195 – 229
Перевод В. В. Кускова
(В сокращении)
Благослови, отче.
Я ничтожный, недостойный, бедный инок, желанием охвачен и любовью подвигаем, хотел бы написать немного, из многого мало избрав, на воспоминание и памяти ради о добром и чудесном житии преподобного отца нашего Стефана, бывшего епископом в Перми, о нем же слово изначала пойдет от рождения его и детства, и о юности, и о иночестве, и о священничестве, и о учительстве, и о святительстве, вплоть до самого его преставления, и о добродетелях его, еще же и похвала, какая подобает ему. Все это я обрел, здесь и там собрав; предлагаю вам слово о житии его, о котором сам слышал, а что и от учеников его разузнал – о его учительстве и управлении; другое же и сам своими очами видел, и с ним самим неоднократно беседовал, и у него узнал, а прочее – расспрашивая старых людей, как об этом сказано в Писании: «Попроси отца своего, и он расскажет тебе». Но молю вас, боголюбцы, простите и помилуйте меня: я умом груб и словом невежда, ничтожный имею разум и мысль безумную, не бывал ведь я в Афинах в юности и не научился у философов ни их хитросплетениям, ни мудрым словам, ни Платоновых, ни Аристотелевых бесед не осилил, ни философии, ни искусству речи не обучен, и просто – весь смятения исполнен. Но надеюсь я на бога всемилостивого и всемогущего, который все может и дает нам милость свою обильно по своей благости. И я молюсь ему, прежде всего прося у него нужного слова, дабы дал он мне слово, необходимое для открытия уст моих, как некогда Исайя-пророк сказал: «Господь дал мне сказанное ведать, когда подобает мне сказать слово». Так же Давид-пророк говорит: «Господь даст слово <...>», и другой пророк говорит: «Открой уста свои, и их наполню я!» Потому и я открою уста мои, и наполнятся они духом, и слово произнесу, и скажу я: «Господи, уста мои отверзаешь, и уста мои возвестят хвалу тебе; да исполнятся уста мои похвалы, чтобы восхвалить славу твою, и воздам тебе всякую похвалу, ибо верую в бога отца, так же почитаю и славлю сына Христа, равным образом благодарю, и поклоняюсь святому духу, и молюсь святой троице единосущной и нераздельной, прошу дара, да мне пошлет благодать свою на помощь мне, да подаст мне слово твердое, разумное и обширное, да возвысит ум мой, отягченный унынием и страстями плотскими, да очистит мне сердце мое, острупленное многими струпьями душевных язв и телесных страстей, дабы смог я нечто малое написать и похвалить доблестного Стефана, проповедника и учителя вере пермяков, апостолов наследника, если бог даст. Все может он, если хочет, может слепым свет даровать и немым уста отворить, бесплодным – плод дать, бессловесным – слово и безгласным – глас». <...> И ныне да явит господь милость свою на нищету мою и да поддержит уничижение мое, и я, ничтожный, не разумел, что был подобен скоту. Остерегаюсь и боюсь, что кто-либо на меня вознегодует, осуждая меня за каждое предложенное мною слово. Но я, грешный, со смиренномудрием немного побеседую с читающими и слушающими, вместе же молясь и прощения прося, ежели будет мною где-то предложена речь, достойная осуждения, или нестройная, или неискусная – молю вас, не порицайте меня, мое невежество, и не презирайте меня; не от мудрости все это, но от невежества, как выше сказано; неискусный или неумелый на это, я, бесполезный раб, простер недостойную свою руку, убедил свое злостное неведение, дерзнул подробно писать, ибо бог помогал мне и молитвы епископу споспешествовали. Начнем основание слова и его начало скажем.
Начало жития его
Преподобный отец наш Стефан был родом русский, от народа славянского, от северной страны, прозванной Двинской, от города, названного Устюгом. Был он сыном почтенного родителя, христолюбца, верного христианина, по имени Симеон – одного из клириков великой соборной церкви святой Богородицы в Устюге, и матери – также христианки, по имени Мария. Еще ребенком отдан он был учиться грамоте. Учение и всю грамоту быстро изучил менее чем за год и стал чтецом канонов в соборной церкви. Превзошел он многих сверстников своих в роде своем, хорошей памятью, скорым учением преуспевая, и остротой ума, быстротой мысли превосходя. И был отрок благоразумный весьма, преуспевал разумом душевным и возрастом тела и благодатью; к детям играющим не приближался, пустословам, преданным суетным делам, и тщеславным не внимал, с ними не общался и от всех детских обычаев и игр отвращался, но только упражнялся в славословии божием и предавался учению, занимаясь изучением книг. Так божьим дарованием понемногу многому он научился природной остротой ума своего. Научился он в городе Устюге всей грамматической премудрости и книжной силе.
– мимоходящая, словно речная быстрина или полевой цвет, как говорит апостол: «Мимо идет слава мира сего, словно цвет луговой травы, и засохнет трава, и цвет ее отпадет, слово же господне пребывает во веки». И другой апостол говорит: «Не любите мира, ни того, что в мире». И третий апостол сказал: «Всем нам предстоит явиться перед судом Христовым». И во святых Евангелиях господь говорит: «Тот, кто оставит отца и мать, жену и детей, братьев и сестер, дом и имущество свое имени моего ради, тот сторицею примет и жизнь вечную наследует». И еще: «Если кто не отвергнет всего преждесказанного, не может быть моим учеником». И прочее и иное многое, сему подобное, что в святом Писании написано и об этом говорящее. Запала в сердце отрока Стефана божия любовь, и возжелал он оставить отчий дом и все его имущество; а просто говоря – всеми добродетелями был украшен отрок тот, входя в возраст и страх божий, страхом божиим умилившись. И еще будучи молод, в юности, отрок возрастом, постригся он в чернецы в городе Ростове у святого Григория Богослова, в монастыре, называемом Затвор, близ епископского двора, ибо книг было там много для чтения, при епископе Ростовском Парфении. Постриг его некий старец, пресвитер, саном священник, игумен, по имени Максим, по прозвищу Калина. Благодаря ему облекся он в монашеский чин и хорошо потрудился в иноческом житии, подвизаясь добродетельно постом, молитвою, чистотою и смирением, воздержанием и трезвением, терпением, беззлобием, послушанием и любовью, более же всего внимая божественным писаниям, много и часто читая святые книги и оттуда всякую добродетель приобретая. И плоды спасения умножив и в законе господнем поучаясь день и ночь, Стефан был словно дерево плодовитое, посаженное у исходящих вод и часто напояемое разумом божественных писаний, и оттуда прорастала гроздь добродетелей, процветало благолепие, которое и плод свой дало в свое время. <...>
Стефан с прилежанием читал книги, и не из-за трудности учения медленно поучался он, но стремился до конца понять, о чем говорит каждый стих словес, и правильно его истолковать. С молитвою и молением он сподобился разума, и если видел мужа мудрого и старца разумного и духовного, то становился его совопросником и собеседником, и с ним ночевал и дневал, расспрашивая искомое пытливо; и притча разумная была понятна ему и то, что было неизвестно и не протолковано, все им было разыскано и истолковано; и всякую повесть божественную хотел он слушать, слова, и речи, и поучения поведать, и не отступал от старческого жития, святым отцам подражая, всегда жития их читал, и от этого большего разума набирался, проникая в тайный смысл закона господнего вместе с премудрыми и разумными, как об этом апостол Павел в послании Тимофею пишет: «Чадо Тимофей, внимай чтению и учению, знай, от кого ты научился, ибо святые книги ты измлада читать умеешь, только они могут умудрить тебя о Иисусе Христе».
многоразличные плоды благоизволения приносить богу. Ранее всех входил он в церковь на молитву и после всех уходил. Слух свой умно приклонял к чистым повестям и учительным словам и ими просвещался на большее добролюбие и на большее знание восходил. Постоянно пребывал он в трудах, все делал своими руками трудолюбиво, и святые книги писал весьма искусно и быстро; и слушают книги его многие и до сего дня, те самые, что своими руками написал, трудолюбиво сочинил трудом своим. Так направлялся он в добре благодатью, подчиняя ей все дела свои. Итак, за многую свою добродетель был он поставлен дьяконом князем Ростовским и епископом Арсением. Затем, после смерти Алексея-митрополита, повелением наместника его Михаила, называемого Митяем, поставлен он был в священники Герасимом, епископом Коломенским. И обучился Стефан сам языку пермскому, и грамоту новую пермскую сложил, и азбуку ранее неизвестную пермского языка сочинил, как полагается, и книги русские на пермский язык перевел, и переложил, и переписал. Желая набраться большего разума, Стефан своим любомудрием изучил и греческую грамоту, и книги греческие изучил хорошо, читая их и постоянно имея их у себя. И умел он говорить на трех языках, также и грамоты знал три: русскую, греческую и пермскую. Сбылись о нем слова, сказанные, как пишется: «Языки заговорят новые» и еще: «Иными языками говорить научу». И крепко держал в душе своей помысел: идти в Пермскую землю и учить пермяков. Поэтому язык пермский старался изучить и для того и грамоту пермскую создал, поскольку весьма желал и очень хотел идти в Пермь, и учить там людей некрещеных, обращать неверных людей и приводить их ко Христу богу в веру христианскую. Не только думал, но так и сделал. Так он задумал и то, что было издавна задумано им, сотворил. Слышал же преподобный о Пермской земле, что живут в ней идолослужители и что действо дьявольское господствует в ней. Жили в Перми люди, постоянно приносившие жертвы бездушным кумирам, и бесам они молились, опутанные волхвованием, веровали в бесов, и чары, и колдовство. И об этом весьма сожалел раб божий Стефан, и очень печалился об их прельщении, и разгорался он духом, поскольку все люди богом сотворены и богом одинаково почтены, но поработились врагу, и о том только скорбел, как бы их вырвать из руки вражией. Должно разыскать, и расспросить, и подлинно узнать о Пермской земле, где она, и в каких местах находится, и между какими областями расположена, и какие реки ее омывают, и какие через нее протекают, и какие пароды населяют ее и живут по соседству с ней. А вот имена мест, стран, и земель, и иноплеменников, живущих вокруг Перми: двиняне, устюжане, вилежане, вычегжане, пинежане, южане, зыряне, гайане, вятчане, лопари, корелы, югра, печера, вогуличи, самоеды, пертасы, Пермь великая, прозванная Чусовая. Одна же река по имени Вымь протекает через всю землю Пермскую и впадает в Вычегду. Река другая, по имени Вычегда, вытекает из земли Пермской, и течет на север, и впадает в Двину, ниже города Устюга в сорока поприщах. Третья же река называется Вяткой, она течет в другую сторону Пермской земли и впадает в Каму. Река же четвертая – по имени Кама. Эти реки обтекают всю землю Пермскую и протекают через нее, по ней же многие народы расселены. Кама же течет, устремляясь прямо к югу, и своим устьем входит в Волгу, близ города, называемого Болгар. Неизвестно только, как из одного места вытекают две реки – Вычегда и Кама, воды одной текут на север, другой – на юг. Всякому, хотящему идти в Пермскую землю, удобнейший путь от города Устюга по реке Вычегде вверх: пока не войдет в пределы самой Перми. Но не стану об этом много говорить, но на прежнее сказание возвращусь о Пермской земле, о ней же говорил ныне и начал рассказывать, какие народы живут возле нее, что в северной стороне к ней примыкают. Полагаю, что в пределах Хамовых находится земля Пермская, ибо осталась она в ранней прелести идольской, непросвещенная святым крещением, не наученная вере христианской; ни от кого там не слышали слова, кто бы им проповедал господа нашего Иисуса Христа. Ведь не заходили к ним ни апостолы, ни учителя, ни проповедники, никто им не благовестил слова божия. <...>
И замыслив так, Стефан пришел к вышеназванному владыке Герасиму, епископу Коломенскому, наместнику митрополита в Москве. Тот был старец преклонного возраста и добролепный – он посвящал Стефана в священники, – пришел Стефан к нему, чтобы благословиться у него на благой путь и на задуманное путешествие и на доброе проповедничество. Не было в те дни в Москве никакого митрополита, Алексей отошел к господу, а другой еще не пришел. <...>
Первоначально Стефан много зла претерпел от неверных пермяков некрещеных: озлобление, ропот, поругание, хулу, укоры, уничижение, досаждения, поношение, пакости, а иногда и угрозы: смертью угрожали ему, даже убить хотели, обступали его с двух сторон и кругом с дубинами и с длинными жердями, нанести смертельные удары хотя. Однажды собралось против него множество крамольников, и, принесши множество охапок сухой соломы и огонь, обложили они его кругом той соломой и хотели по воле своей сжечь раба божия, задумав тем огнем немилостиво в смерть вогнать его. <...>
создал горячим желанием, украсил ее всяким украшением, словно невесту добрую преукрашенную, наполнил ее изобилием церковным, освятил ее после завершения освящением великим. Сотворил он ее высокой, красивой, устроил ее хорошей и доброй, украсил ее чудно и дивно, и дивна она поистине есть <…> Поставил эту церковь на месте, называемом Усть-Вымь, где Вымь-река своим устьем впала в Вычегду-реку, где после была создана обитель большая, которая потом была епископией его названа. <...>
Как-то в одни из дней опять нашли язычники раба божьего Стефана уединившегося. Пришли к нему множество пермяков неверных и некрещеных, с намерением убить его устремились и стали нападать на него с яростью, гневом и воплями, убить и погубить его хотя; все ополчились на него единодушно, и, словно хор, встали вокруг него, напрягли луки свои, и, сильно натянув их, направили против него вместе со стрелами смертоносными в луках их, и прямо теми лучными стрелами своими стрелять в него желали, и иной смерти предать его хотели. Божий же страстотерпец нисколько не убоялся нападающих на него и устремлений борящихся против него, не испугался стреляния их, как сказано: «Не убоишься ты стрелы летящей в день <...>».
Однажды же божий раб преподобный, помолясь богу, сотворив молитву, пошел после молитвы в некое место, где была главная их кумирница, и попытался идолов их разорить, ниспровергнув жертвенники их, и богов их сровнять с землею. И божией силою главную их кумирницу зажег и пламенем запалил. Все это сделал он без всякой помощи других людей; идолослужители того не знали, и жрецов их не было там, не было там ни спасающих, ни отнимающих их. Совершив эту победу, Стефан не убежал тотчас с того места, не скрылся и не ушел никуда, но сел на месте том и там находился, ожидая грядущих против него, и божиею благодатью дух укреплял. Тотчас те узнали и прибежали толпой, и с многою яростью, и великим гневом, и воплем, словно звери дикие, устремились они на него, одни с дрекольем, другие же многие похватали топоры, с одной стороны заостренные. Обступили они Стефана со всех сторон и топорами хотели зарубить его, крича, и бранясь непристойно, и бесчинные возгласы и вопли испуская. И окружили они его, и стали вокруг него, и секирами своими замахивались на него. И выглядел он среди них, будто овца среди волков. Не ссорился, не боролся с ними Стефан, но слово божие с кротостью проповедовал им и учил вере Христовой, наставляя их во всякой добродетели. И воздев руки свои, словно к смерти готовясь, со слезами к богу говорил: «Владыка, в руки твои предаю тебе дух мой <...>».
И так помолился он богу и остался цел и невредим, и никто не поднял против него руки, не был он ни ударен, ни ранен, но божиею благодатью остался цел, и сохранен был, и невредим остался. Так и прошел между ними, посреди толпы, ибо бог сохранил своего угодника и служителя. <...>
они на него, то теперь приходили к мирному соглашению благодаря кротости его. Если прежде с намерением убить нападали на него с дрекольем, то теперь добрыми словами его и святым учением на кротость обращались и, утихомирившись, мирно беседовали. Расходясь, не причинили они ему никакого зла, и многие из них крестились. И так мало-помалу умножалось стадо Христово и постепенно прибывало христиан – не сразу, как говорится, строится город. А прочие остались некрещеными, но всегда, однако же, имели обыкновение собираться вместе, сходиться в одно место, – или пермяки приходили к Стефану в новопоставленную церковь ту, о ней же прежде сказали, или же он к ним в некое условное место па словопрения и на дискуссию приходил. Но, однако, с тех пор как его церковь создана была, приходили каждый день туда пермяки и не крещенные еще, не на молитву, не спасения требуя, но желая видеть красоту и доброту здания церковного, и пребывали там, наслаждаясь видом церкви, и вновь уходили. Расходясь же, неверные меж собой говорили друг другу: «Великим будет бог христианский, как видим, и, думается нам, разорит он древние храмы и жертвенники богов наших, не можем мы состязаться в словах с игуменом тем, что из Москвы недавно пришел. Если силой и притеснением не прогоним его, ранами не покараем его, достаточно побоев не нанесем ему и не будет он таким способом изгнан из земли нашей, то наполнится вся наша земля учением его, но только дурной у него обычай: никогда не начинает он первым боя, чего от него мы всегда ожидаем, а он не начинает, по всегда от нас ожидает начала, и поэтому его не легко будет победитъ. Если бы он дерзнул сам начать бой, то мы бы давно его растерзали, и быстро была бы взята от земли жизнь его, и память его с шумом погибла, но поскольку он долготерпелив, то не знаем, что сделать ему».
Как можно было видеть тогда, люди были разбиты и разделены, и так случилось, что разделился парод на две части: одна сторона называлась христианами новокрещеными, а другая часть называлась кумирослужителями неверными. И не было между ними согласия, но распря, не было мира между ними, но несогласие. <...>
И в другой раз через несколько дней опять собрались некоторые из пермяков, суровейшие мужи, неверные люди, еще не крещенные. Много их собралось: одни из них волхвы, другие кудесники, иные же чародеи и прочие их старцы, что стояли за веру свою и за исконные обычаи Пермской земли и хотели отклонить веру христианскую. И яростно премного волновали и смущали, спорили с ним, хваля свою веру, хулили и укоряли веру христианскую. И так поступала и часть служащих ему, сопротивляясь ему в вере. Стефан же божией благодатью и своим умением всех их опровергал, хоть и много споров было, и великое было между ними состязание, но всех их переспорил Стефан. Поучал он их, говоря им словес много от святых книг, от Ветхого и Нового завета, и, одолев их, посрамил. И еще не раз многократно побеждал он их, и с тех пор никто и нигде с ним не смел спорить о вере. Всем им уста заграждал и против их слов находил обличения дивный сей муж, чудесный учитель-наставник, исполненный мудрости и разума. Измлада обучился он всей внешней философии, книжной мудрости и грамматической хитрости. К тому же еще доброго ради его покаяния и чудесного ради наставления его, изрядного ради учения его дался ему дар благодатный и слово разума и мудрости, как о том Спас говорит в святом Евангелии: «Того ради всякий книжник научится царствию небесному, которое подобно человеку домовитому, который износит от сокровищ своих старое и повое». Так же и сей Стефан и от старых и от новых книг, от Ветхого и Нового завета, износил слова, поучая, вразумляя, наставляя, обращая, заботясь о людях заблудших, хотя их освободить от пут дьявольских и от прелести идольской. Того ради и терпел он от них все дни, сильно страдая, словно твердый камень, утвержденный верою в таких подвигах, и искушениях, и бедах, молясь богу молитвою и постом, алкая и жаждая, жаждая спасения пермских людей. Многие досады он от них принимал и за то на них не гневался – за все случившееся с ним, не оскорблялся, не роптал, не был он ни малодушным, ни злопамятливым, но, более отдаваясь любви спасения их и желая обращения их, всех их учил и наставлял, моля и успокаивая: старцев – как отца, людей среднего возраста – словно братьев, юных и малых детей – как чад своих. <...>
И тогда собрались пермяки, живущие в стране той от мала и до велика, и крещенные и некрещеные, ибо были они удивлены и между собой говорили: «Слышали ли, братия, слова мужа того, который из Руси пришел? Видите ли терпение его и превеликую его любовь к нам? Как он в таких неудобствах не ушел отсюда? А мы великое пренебрежение и непослушание показали ему, и за это он на нас не гневался, ни одному из нас не сказал злого слова, не отвернулся от нас, не ссорился, не бился с нами, но с радостью все терпел. Ради нашей жизни и спасения послан он нам богом. И что говорит нам о царствии небесном и муках вечных, об отмщении и воздаянии каждому по делам – то истинно; ежели бы это было не так, то он бы так не терпел. Но он и кумирницы наши разорил, и богов наших срыл, и не могли его наши боги покарать. Воистину он раб великого и живого бога, который сотворил небо и землю. И все те слова, которые были им произнесены, все истинны. Но пойдемте все, кто еще не крещен, уверуем в бога, которого Стефан проповедовал, и скажем ему: «Слава тебе, небесный боже, пославший к нам своего слугу, да спасет он нас от прельщения дьявола». Тогда захотели креститься еще не крещенные пермяки, и собрались к Стефану люди многие, народ,– мужи, жены и дети на поучение. Он же, увидев их на крещение идущих, весьма возрадовался обращению их и с веселым сердцем и старанием принял их. Отверз он уста свои и снова поучал их по обычаю, и много словес произнес, обращаясь к ним. <...>
с миром каждого восвояси, наказав им каждый день приходить к святой церкви божией, ко оглашению же приходить оглашенным. И все дни молитву творил над ними, и по малом времени назначенном молился над ними достаточно, так научил он тех православной вере христианской, и жен их, и детей и крестил их во имя отца и сына и святого духа. И научил их Стефан грамоте их пермской, которую он до того наново сложил. И всем им новокрещеным мужам, и юношам, и отрокам младым, и малым детям наказал учиться грамоте: читать Часослов, Осьмигласник, Песни Давидовы и все прочие книги. Из обучающихся грамоте, из тех, кто научился читать святые книги, избирал и одних поставлял в попы, других в дьяконы, третьих в поддьяки, чтецы и певцы, ноты перепевая и переводя и писать их обучая пермские книги. И сам Стефан им помогал, переводил русские книги на пермский язык, и эти книги передавал им. А те после этого учили друг друга грамоте и, книгу с книги переписывая, умножали их. И видя это, преподобный радовался душою и с благодарностью не переставал денно и нощно молить бога за спасение и за обращение язычников; постоянно наставлял он людей, чтобы стадо христово росло и множилось день от дня, а неверных стадо уменьшалось и убывало.
другом месте создал. И по изволению его не одна церковь была поставлена, но многие, поскольку новокрещеные пермские люди жили не в одном месте, а здесь и там, одни ближе, другие далее, потому и понадобилось ему разные церкви на разных местах поставить по рекам и по погостам, где каждой быть подобает. И так церкви святые созидаются в Перми, а идолы сокрушаются.
кумиры сокрушил, богов их с землей сровнял, ибо боги эти – болваны истуканные, изваянные, выдолбленные, вырезанные, – всех их до конца ниспроверг, топором их посек и пламенем их пожег, и огнем испепелил их, и без остатка истребил их. Сам Стефан по лесу обходил с учениками своими без лености, и по погостам расспрашивал, и в домах разыскивал, и в лесах находил, до тех пор пока все кумирницы их уничтожил и до основания искоренил, и ни одной из них не осталось. А то, что было повешено около идолов, или в качестве кровли над ними, или как жертвоприношение, или на украшение идолам принесенное: соболи, или куницы, или горностаи, или лисицы, или бобры, или медвежьи шкуры, или рыси, или белки, – все, собрав в единую кучу и сложив, огню предавал. Идола же сначала обухом в лоб ударял, а потом топором его разрубал на малые поленца, и, огонь разжегши, и шкуры, и дерево – все вместе бросал в костер, где они сгорали огнем. Себе же в приобретение ту добычу не принимал, но огнем все сжигал, говоря, что это – часть неприязненная. И тому весьма дивились пермяки, говоря: «Как он не берет себе все это ради корысти? Как не ищет для себя в том дохода, как он отвергает и презирает такое богатство, как он поверг на землю и потоптал таковое имущество?» <...>
И запретил преподобный ученикам своим и слугам своим, служащим ему, брать что-либо из кумирницы: золото, серебро, медь ли, железо ли, или олово, или что-либо из вышеназванных вещей. Были в Перми кумиры различные, одни большие и малые, другие средние, а другие знаменитые и прославленные, и много других, которых никто не может сосчитать. Одним кумирам редко кто молился, и плохую им честь воздавали, другие же многие не только ближние, но и дальние погосты почитали. Были у них некоторые кумиры, к которым издалека приходили, из дальних мест, и подарки приносили,– и за три дня, и за четыре, и за неделю пути, – с большим старанием подношения и подарки присылали. <...>
«Как он, идолов разбивая, сам остается цел и невредим, ночью и днем ходит между кумирами, их ниспровергая, и не могут ему идолы причинить вреда, и чары бесовские не причиняют ему беды, и никакого зла не могут сотворить ему?» Был у них до тех пор в Перми до крещения такой обычай: если какой-нибудь пермяк прикоснется к миру или возьмет что-либо от жертвоприношений, данных и принесенных болванам, или на предназначенное и порученное бесам, или на иное что из треб кумирам неповеленное и запрещенное ими, посягнет, то того человека бросит, опрокинет и изломает. Так за это били чарами кудесники их, и поэтому никто не смел взять тайно или явно, или что-либо украсть из кумирниц или от идольских жертв и кумирских треб. Добрый же Стефан, мужественный, одержавший победу, не знающий страха, без боязни и ужаса по кумирницам их ходил и ночью и днем, и по лесу и по полю, и без народа и при народе, и обухом в лоб бил идола и по ногам сокрушал его и секирою посекал, и на члены рассекал, и на поленья раскалывал его, и на щепки раздроблял его, и до конца искоренял его, и огнем сжигал, и пламенем испепелял, а сам от них цел и невредим оставался, и не могли идолы вредить ему, и никакого зла не могли бесы ему сотворить <...>
Однажды пермяки пришли к нему и спросили: «Молим тебя, добрый наш учитель и правоверию наставник, скажи нам, почему ты уничтожил у себя столько богатства, которое находилось в кумирницах наших, и ты изволил его огнем сжечь, а не к себе в казну взять и в свою ризницу на свои нужды и нужды находящихся с тобою твоих учеников, как сказано: «Достоин делатель мзды своей». Отвечая на это, сказал им преподобный: «Разве не слыхали вы божественного Павла, апостола, который ефессянам говорит: «Помните, говорит, как три года день и ночь я не спал, со слезами поучая и наставляя каждого из вас поодиночке»; и еще: «Ни серебра, ни золота, ни одежд, ни иного имущества – ничего не захотел; сами знаете, что потребностям моим и находящимся со мною послужат руки наши: я сам указал вам, как, трудясь, подобает поднимать немощных; ибо благо дающим, нежели берущим».
Пришел некий волхв, чародей-старец, лукавый, умеющий насылать наваждения, известный кудесник, волхвам начальник, чародеям старейшина, отравителям больший, всегда в волшебных хитростях упражнявшийся, языческому чарованию верный помощник, имя ему Пам. Был он сотником в стране той. Его прежде пермяки некрещеные почитали более всех прочих чародеев, наставником своим, и правителем называли, и говорили о нем, что его волхвованием управляется Пермская земля и его утверждением утверждается идольская вера. Был он язычником некрещеным, всегда ненавидел веру христианскую и не любил христиан, некрещеным пермякам и неверным не велел веровать и креститься, хотящим же веровать препятствовал и запрещал, веровавших же и крестившихся отвращал. Придя куда-либо, где находил он неких христиан-пермяков новонаученных и новокрещеных, но еще не твердых в вере христианской, начинал их от веры отвращать, расслаблял их старым своим учением, ложным и суетным, и многими словами волшебными и чародейскими старался их увещевать. Если кого не мог словами и прениями своими переспорить и прельстить, то ласками и посулами привлекал их, однако не мог никого отвратить от веры христианской, разве только подкупом и подарками: его же многие словеса не могли никого убедить, тогда он посулами хотел их одолеть. Было учение его исполнено всяческой хулы, и ереси, и вреда, и неверия, и шутовства детям на смех.
«Сколько я созидаю, столько же он более разрушает». И многократно спорили они об этом между собою, и не была равна беседа их, и не было конца речам их: один тому не покорялся, тот же сему не повиновался, и один другого не слушал, и первый первого неразумным называл, и, не соглашаясь друг с другом, расходились, поскольку один свою веру хвалил, другой же свою, один же не принимал сего предания, а другой отвращался от того повеления. Но кудесник часто приходил, иногда тайком, а иногда и открыто отвращал новокрещеных людей, говоря: «Братья, мужи пермские, отеческих богов не оставляйте, и жертв и треб их не забывайте, и старые обычаи не покидайте, древней веры не бросайте, но не слушайте Стефана, нового пришельца из Москвы. Что хорошего может быть нам от Москвы? Не оттуда ли нам идут тяготы, дани тяжкие и насилия, и тиуны, и доводчики, и приставники? Того ради не слушайте его, но меня лучше послушайте, добра вам хотящего. Я же из рода вашего и одной с. вами земли, единого с вами рода и племени, одного колена и одного языка. Лучше бы вам меня послушать: я давно ваш учитель, и подобает вам меня послушать, старца, в отцы вам подходящего более того русского, более того москвича – младшего по сравнению со мною возрастом, по летам он как (чин пли даже внук мне. Поэтому не слушайте его, но mi-и и слушайте, и мое предание держите, и крепитесь, и т будете вы побеждены, но только победите его».
Люди же новокрещеные отвечали ему: «Не победили, старец, но только побеждены были и боги твои, называемые кумирами,– падением пали и не восстали, низринуты были и не смогли подняться, повергнуты были и пали, мы же встали и исправились, сеть их сокрушилась, и мы избавлены были, и ныне наш помощник бог, сотворивший небо и землю; не можем мы противиться Стефану с его смыслом и разумом, говорившему нам и с нами крепко боровшемуся словесами евангельскими, апостольскими, пророческими, а также более святоотеческими и учительными. И были мы побеждены словами его и пленены учением его. И сражены мы были любовью его, которая, словно стрелы, пронзила пас, и, как сладкою стрелой, уязвлены мы утешением его, и потому не можем и не хотим слушать тебя или противиться ему, не можем мы восстать на истину, по будем за истину».
Кудесник сказал им на это: «Однако вас совсем оставил разум, слабы вы и грубы и весьма пугливы и маловерны. Я же против него крепко вооружусь и принесу мольбы своим богам, принесу им жертвы и волхвованием своим и чарами напущу па него богов своих многих, и те изгонят его, устрашат и сокрушат, и так изгнан будет от лица моего. Когда же одолею его, тогда всех вас привлеку к себе вновь в правую веру свою».
«Безумный старец, зачем ты напрасно похваляешься победить истинного раба божия? Ведь сей Стефан и богов ваших с землей сровнял, и не могли они ему вредить, а с знаменитых кумиров снял пелены и побросал их своему служке по имени Матвейка, и тот сделал из них штаны, онучи и ноговицы и износил все без всякой для себя пакости и вреда. Все это сделал он не ради прибыли, но на поругание идолов. Да и тот Матвейка нашего же рода, из пермяков, он уверовал, и крестился, и стал учеником Стефана, и то не смогли ему кумиры зла сотворить. И если они не смогли ученику повредить, тем более не смогут ничего сделать учителю. Ведь от него мы уразумели, и познали, и уверовали, что суетны, и немощны, и в заблуждение вводят боги твои. Если сами себе не могут они помочь, тебе ли помогут, если себя не могут защитить, тебя ли защитят? <...> Ты же, чародей-старец, зачем, оставив голову, с ногами беседуешь? Если силен ты в словах, то с ним спорь, а не с нами. Если же немощен, то напрасно пугаешь нас и смущаешь. Но отойди, не соблазняй нас. Ведомо тебе будет, что не входишь через двери во двор к овцам, но в ином месте прокрадываешься, исполненный воровского гласа и разбойничьего подобия; мы же овечки словесного стада, и своего пастуха голос знаем, и его повеления слушаем, и за ним следуем; за тобой же, за чужим, не идем, но бежим от тебя, ибо не знаем чужого голоса». Волхв же удалился, с гневом сказав: «Вы все младоумные, в скудости мысли пребываете, поэтому вас игумен тот одолел своим коварством, глупцы вы, как и он сам, также и вас подобных себе нашел; сейчас не могу ему строить козни, но я скоро низвергну его». И был этот кудесник лютым врагом преподобному и великим злоратоборцем, неукротимым супостатом и борцом; желая разрушить веру христианскую, с лютостью премногою возмущал он верных, всегда спорил со Стефаном, часто противодействуя ему в вере. <...>
«Боги наши, хоть и поруганы были тобою, но они милосердны и не погубили тебя, если бы они не были милосердными, то давно бы тебя сокрушили и повергли, а потому пойми, что они добры и милосердны и что наша вера во много раз лучше вашей. Поскольку у вас, у христиан, один бог, а у нас много богов, много помощников, много поборников, они дают нам ловлю – все то, что есть в водах и что есть в воздухе, и в болотах, и в дубравах, и в борах, и в лугах, и в порослях, и в чащах, и в березнике, и в сосняке, и в ельнике, и в дремучем бору и в прочих лесах, и все то, что на деревьях: белки ли, соболи, или куницы, или рыси – и вся прочая охота наша, от них же и к вам ныне идет мех от нашей охоты, и ваши князья, и бояре, и вельможи ими обогащаются, в меха одеваются и ходят, величаясь отделкой подолов своих одежд и гордясь среди толп людских. Столь долгие времена изобилуют наши леса дичью и многие годы дают изобильный промысел. Не от нашей ли охоты меха в Орду посылаются и доставляются тому самому мнимому царю? Но и в Царьград, и к немцам, и в Литву и прочие города и страны и к дальним народам доставляются».
И снова в другой раз: «Наша вера гораздо лучше вашей, ведь у нас один человек или сам-друг многократно выходит на борьбу, борется с медведем, и, победив его, повалит, и шкуру его принесет. У вас же на одного медведя много народа ходит, числом до ста, а то и до двухсот человек, и часто, обнаружив медведя, его не привозят убитым, пустые возвращаются, ничего не привозят, напрасно потрудившись, – и то, думается нам, смех и вздор».
И снова в другой раз: «Наша вера лучше, поскольку новости у нас быстро доходят. Ежели что случится в дальней стране, в ином городе, в тридевятой земле, то становится известным в тот же день. И в тот же день и час вести об этом мы полные получаем, а вы, христиане, с трудом о том можете узнать и через много дней и много времени не узнаете. Да потому наша вера намного лучше вашей, поскольку многие боги помогают нам». <...>
«Я же в вере, в которой родился, воспитался, и вырос, и прожил, и состарился, и пребывал в ней все дни жизни моей, в этой вере и умру. К этой вере привык я и ныне, на старости лет, не могу от нее отвернуться и ее похулить. И не думай, что один я тебе так говорю, но говорю тебе от имени всех людей, живущих на этой земле. Не только мои это слова, от меня идущие к тебе, но эта речь от лица всех пермяков, и я тебе говорю: буду ли я лучше отцов своих, если так сделаю? Ведь отцы наши, и деды, и прадеды, и пращуры так прожили, я ли лучше их окажусь? Никогда так не будет. Скажи же мне, какую истину знаете вы, христиане, что дерзаете так хулить нашу веру?» Божий же иеромонах, отмечая, сказал ему: «Послушай бога нашего и нашей веры тайны <...>».
и друг другу сопротивлялись. И хотя многое говорил ему Стефан, но только слова свои на воду сеял, ибо, как сказано, в душу безумного не войдет мудрость и вкоренится в сердце осквернение. Кудесник же, хотя и многие поучения выслушал, ни единому не поверил и не внимал произносимым словам, не принимал ранее сказанных и против него спорил и, отвечая Стефану, говорил: «Я не верю тебе и словам твоим; думается мне, что все то ложь, басни и обман, выдуманные вами, христианами, и я не поверю, пока не приму испытания веры!» Так и было после этих слов, когда закончили они свои словопрения долгие и разноречия. По своей воле оба они сами себе избрали испытания, пожелав каждый испытать веру свою, и сказали друг другу: «Пойдем и разожжем огонь, и войдем в него, и пройдем сквозь огонь и пламень, посреди пламени горящего, вместе, оба пройдем, я и ты, и тут примем испытание, и тут возьмем и проверим доказательства веры. Тот, кто выйдет целым и невредимым, того вера правая и за тем все пойдем. И вновь в другой раз другую проверку пройдем тем же образом: пойдем вместе, взявшись за руки, и войдем вместе в одну прорубь, и, войдя в нее, спустимся в глубину реки Вычегды, и пройдем низом подо льдом, и снова, по прошествии известного времени, ниже одного плеса, из одной проруби оба вместе вновь выйдем. И тот, чья вера будет правой, выйдет целым и невредимым, и тому все остальные повинуются». И приятно было слово это всему народу, всем людям, и сказали все люди: «Воистину добрые слова, что сказали вы теперь!»
Когда сошлось бесчисленное множество людей, Стефан сам стал посреди них и приглашал пришедших: «Мужи, братья, слышали ли вы слова эти из наших уст? Внемлите разумно сказанному и, не взирая на лица, не стыдясь ни одного из нас, праведный суд судите. Мне подвиг суровый предстоит, и я с радостью стремлюсь на подвиг и не только пострадать, но и умереть рад за святую веру православную». <...> И обратился он к стоящим вокруг него людям и сказал: «Благословен господь! Возьмите огонь, и принесите его сюда, и подожгите этот дом, стоящий отдельно и открытый, и сильно разожгите его, пусть до конца разгорится». И когда так сделали, преподобный сотворил молитву. <...>
И, закончив молитву, произнес: «Аминь!» И лотом сказал людям: «Мир вам, спаситесь все, просите и молитесь обо мне, с терпением устремляемся мы на предстоящий подвиг, взором обращаясь к начальнику веры, создателю Иисусу». И так устремляясь, дерзая войти в огонь, обратился он к волхву и сказал ему: «Войдем же вместе, взявшись за руки, как обещали». Волхв же не пошел: испугался он шума огненного, пришел в ужас и не вошел. Народ же стоял вокруг, собравшиеся люди смотрели в глаза состязавшимся. Огонь же горел, и пламя его распалялось, а преподобный в него устремлялся, заставляя волхва войти с ним в огонь, даже схватил его рукою за одежды и, крепко его сжимая, подхватил, и взором стал понуждать его идти в огонь. Чародей же снова пятился назад. И сколько раз это ни повторялось, столько раз быстро влекомый к огню волхв вопил: «Не смейте так делать, а то я умру!» И вновь в третий раз требовал преподобный, призывая его, говоря: «Пойдем же, войдем оба в огонь палящий, как ты сказал, и как ты рассудил, и как желал». Он же не хотел войти. И сказал ему Стефан: «Не твои ли это слова, которые ты прежде говорил, не сам ли ты это испытание избрал и так хотел искусить бога живого! Почему же ныне сего сотворить ты не хочешь?» Волхв же поверг себя на землю и бил челом, припадая к ногам Стефана, признавая вину свою и немощь свою, суетность и обман свой изобличая. Люди же, здесь находящиеся, троекратно спрашивали его и говорили: «Пойди, несчастный, почему не идешь?» Он же трижды отказывался, говоря: «Не могу я идти, не дерзаю прикоснуться к огню, остерегаюсь и боюсь я приблизиться к огромному пламени горящему и, словно сено сухое, не смею броситься, и, как воск тает от огня, так и я растаю, и расплавлюсь, словно воск, и сгорю, как трава сухая, и внезапно сгорю, и от огня умру, и жить не буду. И какая будет польза от крови моей, когда сойду во тление? Волшебство мое переймет он. И будет двор мой пуст, и в погосте моем не будет живущего!»
Преподобный же Стефан, одержав победу над волхвом таким способом, вновь иным образом решил победить его. Взяв его, он со всем народом привел волхва к реке. И сделали две большие проруби: одну выше, а другую вдалеке внизу. В ту, что наверху, должны они оба, взявшись за руки, опуститься, а в нижнюю, пройдя подо льдом, вновь выйти наверх. Чародейный волхв и там был побежден и осрамился, и там его троекратно принуждал Стефан, и волхв много раз отказывался, говоря: «Не могу этого сделать, хоть тысячу раз меня виновным объявите». Мужи же спрашивали его, говоря: «Дряхлый, злой старик, ныне приспело несчастье твое, скажи, окаянный, почему не вошел ты ни в огонь, ни в воду и тем всячески посрамлен?» Ответил на это волхв: «Я не научился побеждать огонь и воду, а учитель ваш, Стефан, еще с детских и юношеских лет своих научился от своего отца волхвованием и чародейством заклинать огонь и воду, так что его ни огонь не жжет, ни вода его не потопит, поскольку он обучен тому волшебству и им хорошо владеет. Я же многим злокозненным хитростям всю свою жизнь учился и умею чары напускать, волхвовать и колдовать, заклинания, и знахарство, и прочие наваждения творить, а вот одного не умею умом своим: заливать огонь, укрощать воду, – у отца своего этому не научился».
«Скажи нам, чародей, зачем ты так сделал? Зная свою немощь, и зловерие держа, и неверением охвачен, ты за веру дерзко обещал пройти огонь и воду?» Он же, отвечая, сказал им: «Превзошел меня в ведовстве Стефан. Когда я его спросил, владеет ли он такими хитростями, он мне ответил: «Не умею я заклинать огонь и воду, не обучен я этому». Я, это от него услышав, поверил слову его и подумал: если он не умеет, как говорит, то я его тем попугаю, хотя и сам не умею, но он тогда не знал о моем неумении; надеялся я тогда своими хитростями перехитрить его и, одолев, посрамить его, и похищенных им людей из рук его вырвать, и привести снова к своему древнему обычаю. Но всего этого, увы мне, не получил, в яму, которую я выкопал, сам же упал, и в сети той, что спрятал, застряла нога моя, и ров ему вырыл, но сам свалился в него, и было мне последнее горше первого, поскольку Стефан меня одолел, посрамил и суетным меня показал, и всю мою немощь обнаружил. А теперь что сделаю или куда убегу, не знаю. Покрыл стыд лицо мое, и ныне нельзя мне уст открыть моих от стыда и поношения, стал я посмешищем соседей моих я пугалом знакомых моих, посмешищем и позорищем для живущих вокруг нас; весь день стыд мой передо мной стоит, и стыд лица моего покрыл меня».
«Везде, окаянный, сам ты себе провозгласил свою погибель <...>, хочешь ли уверовать и креститься, поскольку уже побежден?»
Очарованный же волхв нечестивый не захотел понять истинного разума и, невзирая ни на что, сказал: «Не хочу я веровать и креститься!»
Преподобный же, посмотрев на народ, обратился к нему: «Вы были свидетелями этому всему, скажите мне, что вы думаете?» Они ответили: «Виновен он и заслуживает казни». Тогда мужи пермские, приступив, схватили волхва и передали его Стефану, говоря: «Возьми его и казни, ибо заслуживает он казни, по нашему обычаю, должен он умереть, поскольку слов божиих не слушает, Евангелие хулит, проповедь евангельскую укоряет, бла-говествование ругает, веру христианскую осмеивает <…>»
«Будешь ли ты впредь вредить и отвращать людей от веры?» Он же ответил: «Нет, отец честной, никогда я не буду злодеем или вере твоей исказителем, а если так случится, то умру у ног твоих».
Вновь преподобный обратился к нему: «Это свидетельствует тебе теперь перед многими свидетелями и строго-насторого тебе запрещаю: да не провинишься где-либо в чем-либо из вышеназванного, если же обнаружится это через несколько дней после моего запрещения и не послушаешь моих слов, пренебрегая ими, тогда наложу на тебя строгую епитимью, да и по городским законам будешь ты приговорен к казни. Сейчас же повелеваю отпустить тебя, уходи от нас целым и невредимым, только поберегись, чтобы не быть наказанным жестоко».
<...>
О волхве же слово сократим и здесь его окончим. Между тем преподобный крестил людей и здесь и там живущих, приходили к нему из различных погостов мужчины и женщины, дети и грудные младенцы, столько было верных и столько готовящихся к святому просвещению, столько было хотящих возродиться банею второго рождения и столько было желающих принять Христово знамение, – всех, кто ни приходил к святому крещению, всех их Стефан оглашал, поучал и крестил, согласно обычаю, который постоянно соблюдал. Постоянно Стефан был занят делом: писал книги, с русского языка переводя их на пермский, но многократно и с греческого языка переводил на пермский, постоянно беспокоился об этом и делу этому предавался, иногда сам читал святые книги, а иногда и переписывал их. Это было его постоянным делом, потому и ночи многие без сна проводил, в бдении пребывая. И днями многими непразден был, трудясь своими руками либо распоряжаясь и устраивая все то, что надобно для церкви или себе на потребу и находящимся с ним.
И увеличивалось количество учеников Стефана, увеличивалось число христиан, и церкви святые в различных местах и на разных реках и на погостах там и сям создавались. И возникла необходимость взыскать, и поставить, и привести епископа, а проще говоря: непременно требовала земля та епископа, поскольку до митрополита и до Москвы далеко, как далеко отстоит Царьград от Москвы, так же удалена от Москвы и далекая Пермь. И разве можно было быть той земле без епископа, разве может кто часто в столь далекий путь и на долгое время отправляться ради епископских всех дел, связанных с церковным управлением, поставлением священников, попов, дьяконов и игуменов или основанием церквей, их освящением и прочим многим, что требует присутствия на месте епископа.
И обо всем этом советовался Стефан со своими чиноначальниками, и по этой причине отправился он из земли дальней Пермской на Москву ко князю великому Дмитрию Ивановичу и к Пимену, бывшему тогда митрополитом, и поведал им причину, ради которой он из дальнего изгнания пришел в Москву, и, объявив об этом, сказал: «Может, найдется и отыщется такой муж у вас, его же поставив епископом, пошлете со мною в Пермскую землю. Уж очень требуют те люди епископа, поскольку жатва поспела, и жатва обильная, а работников мало, и того ради молимся господину об этой жатве, чтобы привел он работника на жатву свою, и, когда он придет туда, в свою епископию, то будет мне помощником и пособником в проповеди с помощью и при содействии бога, и я буду тому епископу сослужителем, и сотрудником, и соучастником трудов и всяких благих дел».
и городах, и странах, и прочих епархиях своей митрополии, о множестве словесных овец, но больше всего заботили его новокрещеные. И об этом он много думал и гадал, искал и расспрашивал, кого найти, обрести, и избрать, и поставить, и послать епископом в Пермь и каким следует епископу быть, какими качествами должен он обладать? <...>
«Не могу никого поставить, хоть, правду говоря, и те и те хороши, но ни один не подходит, так как нахожу в Ветхом завете такие слова, сказанные: «Нашел Давида, сына Иессеева, мужа по сердцу моему». Так и я ныне нашел того самого Стефана, мужа доброго, мудрого, разумного, смысленого, умного и искусного, всяческими добродетелями украшенного и потому такого дара достойного, что среди многих и во многих в нынешнее время искусен был; думаю, что именно он пригоден, и на него надеюсь, так как он деловой человек, к тому же имеющий благодать, данную ему от бога; и учительства дар он приобрел, и умножил талант, порученный ему, и слово премудрости и разума, и грамоты разные знает, и языками разными говорит с людьми, и чувствами душевными и телесными благопотребен.
Слышав же то, архиерей, старцы, книжники и клирики все вместе единодушно, изрекли: «Воистину это добрый муж и достоин он таковой благодати». Более всего князь великий посчитал за честь поставление его, поскольку знал его и любил уже давно. Митрополит же с князем великим подумали, рассудили, и рассмотрели, и, увидев и услышав мужа того добродетель, и благоизволение и добрую проповедь, украшенного учительским словом и апостольское дело начавшего и свершающего, и таковой благодати достойного, собрали епископов, и священников и прочих клириков. И так божией благодатью, и изволением великого князя, и своим избранием и хотением всего причта и людей поставили Стефана епископом в Пермскую землю, которую он просветил святым крещением, которую научил вере христианской, в той же земле исповедовал имя божие перед нечестивыми, в ней же преподавал святое Евангелие Христово, в ней же содеял дела удивительные и преславные, их же никто прежде него там не свершал, в ней же идолов попрал, святые церкви воздвиг, и богомолье устроил, и святые иконы поставил, и людей богу кланяться научил, – этих людей от прельщения бесовского избавил, от бесов отвел и к богу привел, этим людям и был он поставлен епископом и архиереем, над всеми людьми поставлен был святителем и законодавцем. <...>
Послали же его пермяки в Москву, говоря: «Иди на поиски епископа, и найди нам святителя, а когда найдешь епископа, то возвратись к нам, приди с ним и приведи его с собою». Он же, пошедши на поиски епископа, снова возвратился к ним, не приведя его, один пришел и никого не привел с собою, внезапно только сам стал епископом. Не ведал он того, что будет, что быть ему епископом тем, и не добивался он владычества, не хлопотал, не старался, не захватывал, не подкупал, не сулил посулы, не дал никому ничего и не взял у него за поставление никто ничего же – ни дара, ни посула, ни мзды. Нечего было и дать ему, ибо не стяжал он себе богатства, но сам все отдавал, сколько требовали, как истинные милостивые христолюбцы и страннолюбцы, бога ради творил. И митрополит поставил его бога ради и спасения ради обращающихся в христианство новокрещеных людей.
После поставления его через много дней отпущен он был князем великим и митрополитом, и снова возвратился он в землю свою, одаренный князем, митрополитом, боярами и прочими христоименитыми людьми. И шел он путем своим, радуясь и благодаря бога, устроившего все так хорошо. <...>
Не только святым крещением просветил Стефан пермяков, но и грамоте их сподобил, и книжный им разум даровал, и Писание передал им, поскольку сам новую грамоту сложил, неизвестную ранее азбуку пермскую сочинил и теми письменными словами книги многие написал, передал им, их же до тех пор в век свой не имели. До крещения пермяки не имели у себя грамоты, и не разумели Писания, и вовсе не знали, что такое книги, по были только у них баснотворцы, что басни баяли о бытии, и о мироздании, и об Адаме, и о разделении языков и прочее все баяли и лгали, а не сообщали истины, и так весь век свой и все годы свои напрасно растрачивали. <...>
Стефан же создал им грамоту, новую азбуку пермскую, сложив, сочинил. И когда он был, то многие люди, видевши и слышавши то, удивлялись, не только живущие в Перми, но и по другим городам и землям, более же в Москве удивлялись, говоря: «Как он умеет книги пермские создавать и откуда ему дана такая премудрость?» Другие говорили: «Это воистину философ новый. Как Константин, названный Кириллом-философом, создал грамоту славянскую из тридцати восьми букв, так и этот сложил азбуку из 24 букв, наподобие греческой азбуки по числу букв, одни буквы по образцу греческих письмен, другие же по речи пермского языка. Первая буква – аз – как у греческой азбуки. <...>
Некоторые же скудоумные говорили: «Зачем созданы книги пермские или зачем составлена азбука пермской грамоты? Прежде ведь издавна в Перми не было грамоты, таков был их обычай, не имели они издавна у себя грамоты, и так весь век свой прожили они без нее, ныне же, когда заканчиваются последние годы и последние дни седьмой тысячи и осталось совсем немного времени до конца мира, только 120 лет, стоило ли грамоту замышлять! Если она требуется, то есть уже готовая грамота – русская, которую достойно передать и ей научить. Книжные письмена издавна, по обычаю, имеют у себя такие народы, как евреи, эллины и римляне». <...>
один сочинил, один черноризец, один монах, один инок, Стефан, говорю, явившийся первым их епископом, один во единое время, а не во многие времена и годы, как они, но один инок, один в уединении уединяясь, один уединенный, один единого бога на помощь призывая, один, единому богу моляся и говоря: «Боже господи, премудрости наставник и смысл подающий, несмысленым толкователь и нищим заступник, утверди и вразуми сердце мое и дай же мне слово, отеческое слово, чтобы тебя прославить во веки веком». И так один инок, к единому богу помоляся, и азбуку сложил, и грамоту создал, и книги перевел в короткое время, ибо бог ему помогал. <...>
любил его очень. К нему предпринял он длинный путь и долгое путешествие ради неких дел священнотайных, ради церковного управления, законных правил и других нужных вопросов, для спасения людей. И случилось это в Москве, поболел он несколько дней и преставился. Подобно тому как сказал апостол: «Кто в труде воздержания хорошо потрудился, тот долг общий естеству отдает». По прежде с моего преставления, когда лежал Стефан на одре болезни и болел, братия часто посещала его, одни стояли вокруг него, другие сидели возле него. И сам князь великий приходил посетить его, и бояре многие многократно навещали его. <...>
И еще не отошли от уст его благодарение и молитва, и он, как бы спать захотев, начал задремывать, и, погрузившись в тихий соп, тихо и безмятежно испустил дух, преставившись к господу на 4-й неделе после пасхи, когда празднуется день преполовения пасхи и троицы, месяца апреля в 26-й день между десятым часом, на память святого отца Василия, епископа Амасийского, индикта 4, а от сотворения мира, от Адама, в лето 6904 (1396), в царствование правоверного греческого царя Мануила, который в Царьграде царствовал, при патриархе Антонии, архиепископе Константинополя, при Иерусалимском Дорофее, при патриархе Александрийском Марке, при патриархе Антиохийском Ниле, при благоверном князе великом Василии Дмитриевиче в седьмое лето княжения его, при архиепископе Киприане, митрополите всея Руси, – тогда в те дни находился он в Киеве; при прочих же князьях, благочестивых и христолюбивых: Владимире, Юрии, Андрее, Петре, Константине, Юрии, Иоанне, Симеоне, Афанасии, Андрее, Василии; Литовской же землей владел в те дни князь великий Витовт Кестутьевич; во дни правления христолюбца, князя великого Михаила Александровича Тверского, и Олега Рязанского, и Андрея Ростовского, и Иоанна Ярославского, в шестнадцатое лето владычества Тохтамыша-царя, который владел Мамаевой ордой, Заволжским же царством владел второй царь, по имени Темир-Кутлуй.
В те дни было преставление его, апреля 26 епископа смерть постигла, в апреле месяце нашла смерть Стефана, который епископом-посетителем назовется; и посетителя посетила смерть. Он же тело поверг, словно кожу, и – словно от одежд – от тела отрешился, от тела отошел, к господу перешел, бежав от житейского многомутного моря, не имея никакого приобретения житейского. В добром он житии воспитан был, и добро пожил на земле, умер же и к умершим переселился отцам и праотцам, дедам и прадедам, тело земное оставил и с радостью отдал господу душу, создателю душ и насадителю блага. <...>
предали могиле честное тело его, похоронив его в преславном городе Москве в монастыре святого Спаса, в церкви каменной, у входа в церковь с левой стороны. И многие скорбели, тужили о нем, вспоминая добродетельное житие его, и душеполезное учение его, и благонравный нрав его, более всего стадо его тужило о нем – новокрещеный народ пермский.
Плач пермских людей
«Придите, все новокрещеные пермские люди, видите и слышите, что учитель ваш преставился и от вас к господу отошел, а вас сиротами оставил. Сами мы очевидцы его преставления и его слуги, все своими очами видели и руками осязали, как в Москве болел он, там он и преставился, там и погребен был с честью. Если вы не верите словам нашим, но словно ложь перед вами являются слова наши, то придите сами и взгляните на ризы его, и ризницу его, и книги его, и все прочее его».
Они же, едва услышав о преставлении его, восплакались, со слезами, и в скорби сердечной вопили с умилением, жалобно сетуя, и все начали причитать: «Горе, горе нам, братия! Остались мы без доброго господина и учителя! Горе, горе нам, лишились мы доброго пастуха и правителя! О, как отнят у нас многого добра нам податель! О, как остались мы без очистителя душ наших и без печальника о телах наших! Теперь остались мы без доброго промыслителя и ходатая, который был нашим ходатаем к богу и людям: богу молился он о спасении душ наших, а ко князю о жалобе нашей, и о льготе, и пользе нашей, и ходатайствовал, и пекся о нас перед боярами, начальниками, перед мирскими властями был нам заступником теплым, многократно избавлял нас от насилия, и порабощения, и от тиунских продаж и тяжкие дани облегчал нам. Даже сами новгородцы, ушкуйники-разбойники, и те словами его увещаны были и не воевали с нами. Ныне же с обеих сторон лишились заступы и перед богом и людьми и всего лишены: к богу нет у нас молитвенника теплого, перед людьми заступника теплого. О, как и откуда взялась такая поруха жизни нашей! Были поношением мы соседям нашим иноязычным: лопарям, вогуличам, югре и пинеге. О, епископ наш добрый, как к живому тебе говорим, о добрый подвижник правой веры, о священнотайник и богопроповедник, который бога нам проповедовал, а идолов попрал, истинный наш вождь и наставник, проповедник заблудших нас! Если бы золото потеряли либо серебро, то другое вместо него найдем, а тебя потеряв, иного такого не найдем. Куда зашла доброта твоя, куда ты ушел от нас, куда себя девал, от нас ушел, а нас сиротами оставил, пастух наш добрый? Оставил ты твое стадо блуждать и скитаться по горам, плененное горами на добычу хищных волков. Кому приказал ты стадо свое пасти и заботиться о нем? Кто же так попечется о нас, овцах заблудших? Не можем мы без тебя быть. Остались мы, словно овцы без пастуха, в печали без утешения. Кто же утешит печаль, охватившую нас, к кому прибегнем, на кого воззрим, где мы услышим слова твои сладкие, где насладимся беседой твоей душеполезной? Увидеть ли нам после тебя такого господина и учителя или не увидеть? <...> Зачем же нам такая обида от Москвы? Таково ли ее правосудие: имеет она у себя митрополитов и святителей, а у нас был один епископ, и того она к себе взяла, и теперь не имеем у себя даже могилы епископской. Один-то был у нас епископ, был он нам законодавец, законоположник, также креститель, и апостол, и проповедник, и благовестник, и исповедник, святитель, учитель, священнослужитель, покровитель, правитель, исцелитель, архиерей, руководитель, пастырь, наставник, сказитель, отец, епископ. Москва ведь много архиереев имеет, изобилует ими и излишествует, мы же только одного имели, но и того одного не сподобились, и пребываем в скудости, недостатке и сетовании, поскольку весьма обнищали. <...> Потеряли мы рассудок и требуем руководителя и наставника. Ныне же что сотворим в скорби нашей, поскольку жатва уже подоспела? <...>
тебя москвичи почтут, как мы, не так ублажат. Знаем мы и тех, которые и прозвище тебе дали, называя тебя Храпом, не разумея силы и благодати божией, бывшей в тебе и с тобою. <...> Как же можно по достоинству восславлять тебя или как ублажить, если сотворил ты дело, равное апостолам? Хвалит Римская земля обоих апостолов, Петра и Павла, почитает и прославляет Асийская земля Иоанна Богослова, а Египетская Марка-евангелиста, Антиохийская Луку-евангелиста, Греческая земля Андрея-апостола, Русская земля великого Владимира, крестившего ее, Москва прославляет и чтит Петра-митрополита, как нового чудотворца; Ростовская земля Леонтия, епископа своего. Тебя же, о епископ Стефан, Пермская земля хвалит и чтит как апостола, как учителя, как вождя, как наставника, как проповедника, ведь благодаря тебе мы от тьмы избавились, благодаря тебе мы свет познали. <...>»
Плач церкви Пермской, когда она овдовела и оплакивала своего епископа
Так люди пермские печалились и тужили по своему епископу, пo обычаю, приходили они всегда в церковь, тем более, что пребывали они в печали. Услышано было церковью Пермской, что епископ ее преставился, почувствовали они печаль, чад своих, услышала скорбь людей своих, услышала глас плача их, услышала и пришла в смятение великое, и изменилась красота ее от лютой вести той, страшной-престрашной! Увы мне от вести той огненной, и горькой, и печальной! Жалею я тебя, Пермская церковь! И снова скажу, услышав ту злополучную весть, жаль мне тебя! Поведали церкви печаль эту. Кто же скажет чадам церковным, что они осиротели? Кто возвестит невесте, что она овдовела? Когда же подробную весть услышала церковь о том, что епископ её умер, подлинно уведала, то пришла она в волнение великое и смятение сильное, и печаль смешалась с горьким рыданием.
«Увы мне, увы мне, о чада церковные! Зачем таите от меня, что нельзя утаить? Зачем скрываете от меня то, что нельзя скрыть? Где жених мой поселяется? Разве не сказала о том, что он преставился и разве вновь не возвестили. что московская церковь приняла его в хранилища свои. <...> Почему его, взявши, не принесете в свою землю, в его епископию, в его церковь, которую ему бог даровал, которую ему бог поручил? Увы мне, жених мой, дающий красоту песням! Где водворился, где обитаешь, где почиваешь? О, как мне не сетовать, поскольку лишена я тебя, рыдаю я, поскольку оставлена тобой, плачу о себе, поскольку овдовела, сетую о чадах своих, поскольку они осиротели. Увы мне, кто даст очам моим слезы и главе моей воду, чтобы плакать о женихе моем денно и нощно, чтобы беспрестанно рыдать о вдовстве своем, чтобы постоянно сетовать о сиротстве детей своих! Увы мне, кого к рыданию своему на помощь призову, кто пособит мне плакать, кто мне слезы оботрет, кто мне плач успокоит, кто мою печаль утешит? <…>
Я же, отец, господин, епископ, хоть уже и умершему, хочу принести тебе хвалу либо сердцем, либо умом, либо языком, поскольку иногда, когда ты был еще жив, был тебе досадителем, а теперь я похвалитель; некогда спорил с тобою о чем-либо случившемся или о слове некоем, стихе или строке, но, однако, вспоминая ныне твое долготерпение и твое многоразумие и благопокорение, сам себя стыжу и укоряю, сам стыжусь и рыдаю. Увы мне, когда было преставление тела твоего, тогда множество братии окружили одр твой, увы мне, меня не было там. Не сподобился я последнего твоего прощания, конечного прощения, увы мне, меня не было там. Увы мне, какое препятствие отторгнуло меня от лица твоего, и я говорил: «Отринул себя от лица и очей твоих, но явишь ли мне снова милость свою, смогу ли когда видеть тебя? Смогу ли увидеть тебя? Уже не увижу тебя никогда, уже и прочие никто не узрит тебя здесь, поскольку ты преставился, как было сказано; я же,увы мне, остался на дурные дни, уже между нами рубеж великий пролег, уже между нами пропасть великая образовалась: ты ныне, как тот добрый Лазарь, нищий почиваешь на лоне Авраамовом, я же, окаянный, как богатый Лазарь, пламенем палим. Увы мне, был я богат грехами и постыдными делами наполнился, собрал многоразличное бремя греховных тлетворных страстей и душевных язв. <...> Увы мне, как я переплыву это море великое, пространное, широкое, печальное, многомутное, нестоящее, бушующее? Как проведу душевную мою ладью меж волн свирепых, как избегну треволнения страстей, люто погружаясь в глубины зол и потопляясь в бездне греховной? Увы мне, волнуюсь я посреди пучины житейского моря, как достигну я тишины умиления и как дойду до пристани покаяния? Но ты, как добрый кормчий, отче, как правитель и наставник, из глубины меня страстей подними <...> и мое малое и плохое, и уст скверных и грешных произносимое и приносимое, прими похваление.
– как похвалю? Как почту, как ублажу, как о тебе изложу, как хвалу тебе сплету? Так кем же я тебя назову: пророком ли, поскольку пророческие прорицания протолковал, и загадки пророков прояснил, и среди людей неверных, язычников, словно пророк был? Апостолом ли тебя поименую, поскольку апостольское дело сотворил и равно апостолам равный принял образ, подвизался, по стопам апостольским следуя? Законодавцем ли тебя назову или законоположннком, что людям беззаконным закон дал, и, когда не было у них закона, веру им уставил, и закон положил? Крестителем ли тебя провещаю, поскольку крестил ты людей многих, идущих к тебе на крещение? Проповедником ли тебя провозглашу, поскольку, словно глашатай на базаре клича, ты громкогласно в народах проповедовал слово божие? Евангелистом ли тебя нареку, или благовестником, им же благовестил в мире святое Евангелие Христово и дело благовестника сотворил? Святителем ли тебя поименую, ибо, как больший архиерей и старший святитель, священников поставлял в своей земле и старшим над прочими священниками был? Учителем ли тебя назову, ибо учительски научил народ заблудший и в веру привел людей неверных, людей языческих? Кем же еще могу тебя назвать? Страстотерпцем ли или мучеником, что мученически своею волею отдал себя в руки людям, свирепеющим на муку, и, как овца посреди полков, отважился па страдание, терпение и мучение? <...>Да как тебя призову? Пастухом ли назову, поскольку пас ты христово стадо христианское словесных овец на злаках разумных жезлом словес твоих и на пастбище учения твоего, а ныне, паствы пастух, сам пасом в тайном месте? Как тебя нареку, о епископ? Покровителем ли тебя назову, поскольку помог ты людям озлобленным, посетил землю Пермскую, посетил землю и напоил её, и пьют из обильного источника, то есть умудряются словами книжными, словами учения твоего? Людей пермских ты посетил и святым крещением их просветил. Врачом ли тебя поименую, ибо уязвленных дьяволом от идолослужения людей исцелил, и телом поврежденных, и душой болящих, и духом страдающих людей уврачевал? Как тебя поименую, епископ? <...>
Бог ведь прославляет угодников своих, служащих ему мерно, тебя и бог прославил, и ангелы похвалили, и люди почтили, и пермяки ублажили, иноплеменники покорились, поганые посрамились, кумиры сокрушились, бесы исчезли, и кумиры попраны были.
тебя назову? Вожатым заблудшим, находящим погибающих, наставником соблазненным, руководителем ума ослепленных, очистителем оскверненных, ищущим разбежавшихся, стражем воинам, утешителем печальных, кормителем голодных, подателем требующим, наставником несмысленых, помощником обиженных, молитвенником теплым, ходатаем верным, поганых спасителем, идолов попирателем, богу служителем, книгам сказителем, грамоты пермской создателем? Много имен у тебя, о епископ, много названий ты приобрел, многих даров достоен, многими добродетелями обогатился. <...>
Но до каких пор буду много говорить, до каких пор не прекращу похваления слова, до каких пор не перестану продолженного и предложенного славословия? Хоть много раз хотел остановить свою беседу, по, однако, любовь к нему влечет меня на похваление и плетение словес. Захотелось мне, из всех худшему, словно отверженному, написать о преподобном отце нашем Стефане, бывшем в Перми епископом. Я – меньший в братии моей и худший из людей, меньший в человеках, последний в христианах, недостойный в иноках и невежда в слове. Подобает мне уже закончить слово свое, но прежде о том молю вас, к писанию сему приникающих, внимающих и слушающих или внимающих и рассуждающих: господа мои, не изумляйтесь мною, окаянным, не проклинайте меня грешного. Молю братолюбие ваше и к господу любовь: прочитав эти невежественно написанные письмена, излейте на меня молитвы ваши к богу, поскольку святых отцов жития прославляю. Увы мне, сам же я ленивым живу; горе мне, говорящему, но не делающему, учащему, но не чувствующему своего бесплодия. Увы мне, являюсь я, словно смоковница бесплодная, имеющая одну листву только, листы книжные листаю и листами писаными только хвалюсь, а плода добродетели не имею, напрасно только отягощаю землю. И потому боюсь я проклятия с посечением, боюсь сказанного: «Вот уже секира при корне дерева лежит. Всякое дерево, не приносящее хорошего плода, должно быть срублено и в огонь брошено». Боюсь я господа, сказавшего: «Всякую ветвь, не приносящую мне плода, собирают и в огонь бросают, где она сгорает». Боюсь я апостола, говорящего: «Не слушающие закон оправданы будут, а исполнители». Поэтому с доброзвучием молю вас, и с умилением припадаю, и со смирением взываю: не презирайте меня, окаянного, ежели где-то найдете написанные мною речи, достойные осуждения, и неукрашенные, и неустроенные, и неискусные. Мне же кажется, что ни одного слова нет достойного, благопотребного и стройного, но все дурные и невежества полные, но если что и нехорошо написано, то, однако, возможно некоему добрейшему и мудрейшему о господе привести все это в порядок, хорошо исправить, неукрашенное украсить, неустроенное устроить, неискусное украсить и несовершенное завершить. Подобает сократить слово, не лишне его наполнить мудростью, чего я не сумел, или умудрить любомудрецам, исполненным разума и более нас одаренных умом высшим и лучшим. Мне же, однако, полезнее умолкнуть, нежели подобное простирать прядение, как нити мезгиревых сетей плести, но не презирайте невежества моего. Когда об этом продолжал беседу и сказанное умножал, то делал это не от мудрости, но по невежеству всё это рассказать старался, словно младенец, немеющий перед родителями своими, или словно слепой стрелок, не по цели стреляющий. Так вот и я, совсем скудоумный, не знающий своей ни десницы, ни шуйцы, понуждал своё неумение. Увы мне, грехами одержимому неисцелимыми, воистину острупленному струпьями своими, протянул я недостойную руку свою, отверз прескверные свои уста, и дерзнул на такое дело, и молю попросту вас всех, от мала до велика, сотворите обо мне молитву к богу, чтобы молитвами вашими, кончая слово, смог бы сказать: «Слава тебе, господи, всё совершившему, слава тебе, свершителю богу, слава давшему нам Стефана и снова взявшему, слава вразумившему его и умудрившему, слава укрепившему и наставившему, слава посетившему и просветлившему землю Пермскую, слава хотящему всех людей спасти и в разум истинный привести, слава давшему мне жизнь, чтобы это я написал. Слава богу ото всех, слава отцу и сыну и святому духу и ныне и присно и во веки веков. Аминь».