Васька Пьяница и Кудреванко-царь
| Вар. к 73—75 I |
Да читат он ерлык, да скору грамоту, Да и то у собаки написано. Да и то у собаки напечатано: «Ох ты ой еси, солнышко Владимир-князь! Уж ты дашь город добром — дак я добром возьму, Ты не дашь город добром — дак я боём возьму, Я великой ле дракой, да кроволитьицом. Я соборны больши церкви да вси на дым спущу, Я царевы больши кабаки на огни сожгу, Я печатны больши книги во грязи стопчу, Чудны образы-иконы да на поплав воды, Самого я князя да в котле сварю, Да саму я княгину да за себя возьму». |
| Вар. к 187—222 I |
Да пошел-де тут князь да нынь домой назад, Да того же они Василья сына Игнатьева, Да садили его да за дубовой стол, Подносили-де чару да зелена вина, Не велику, не малу — да полтора ведра. Да завидели тут думные бояра толстобрюхие, А и это им порато да за беду стало: «А как эка честь сёдни Васеньке Игнатьеву?» А и тут ничо князь говорить не смет. Говорит-то Васенька Игнатьевич: «Да еще ли я вам, Васенька, понадоблюсь». Говорят-то бояра да толстобрюхие: «Тебе сказано ведь, Васенька, отказано!» Да спросил тут Васька да во второй након: «Да еще ле я, Васенька, понадоблюсь». Говорят-то бояра толстобрюхие: «Тебе сказано ведь, Васенька, отказано!» Повторил тут Васька во третей након: «Не еще ле вам ведь Васенька понадобится». Говорят ту бояра да толстобрюхие: «Тебе сказано ведь, Васенька, отказано!» А и князь-от ничего говорить не смет. Кабы тут-де ведь Васеньке за беду стало, За великую досаду показалося, Тут седлал он, уздал да коня доброго, Тут не видно поездки молодецкоей, Только видно — Василий на коня скочил, На коня-то скочил, да он коня стегнул. Как приехал тут-де Васенька Игнатьевич: «Как и еду ле я с вами в стольно-Киев-град, Я грометь-шурмовать да стольно-Киев-град. Мы повыбьём-де всю силу да самолучшую, Уж мы тех же бояр да толстобрюхиих. Только тот с вами залог да я положу нынь: Чтобы оставить князя да со княгиною, Да и царской дворец, да церкви божие». Состоялася война да тут великая, Кабы бьют по всему да как по городу, А князя дворец да оставается. Говорит тут-де Скурла да таково слово: «А не ложь ле ты это да придумал же?» Заскочил-то Василий во гриню во столовую, Да хватал он столешенку кедровую, Да вызнял ей нынче выше могучих плеч, Да змолился ему да тут Владимир-князь: «Ты оставь на покаянье грехом тяжкиим, Не убей же ты во грине князя Владимира». Опустились у Василья да руки белые, Кабы выскочил Василий да вон на улицу, Да хватал он ведь трубочку да говорливую, Заревел, завопел зычным голосом: «Да пора нам подошла да нынь шабашити». Тут бросали всю нынче орудию, Кабы стали совет они советовать, Кабы стали они да думу думати, Кабы стали делить да золоту казну, Да и Васеньку стали да тут обделивати. Говорит тут один да из татар еще: «Ох ты ой еси, нынь да ты ле Скурла-царь! У бою у нас Василий да всех ведь больше был, ». Говорит ту-де нынь да еще Скурла-царь: «У мня есть еще сабелька не кровавлена, Наделю по Васильевой по шее я». А и это нынь Василью да за беду стало, За великую досаду да показалося: «У меня есть же ведь сабелька запасная, Наделю я по Скурлатыной по шеюшке». Да хватал он и сабельку нынь вострую, Да на ту руку махнет — тут и улица, На другу руку махнет — переулочек. Да и сколько он бьет — вдвое конем топчет Да и бился он тут да трои суточки, Ни одного из них да не помиловал, Да и всех нарушил да до единого. |
| Вар. к 135—186 II |
Он заходит на царевы да больши кабаки, На кружала заходит восударевы, Он и смотрит на печку да на муравленку, «Ох ты ой есь, удалой доброй молодец, Молодой ты Василий сын Игнатьевич! Тебе полно ле спать, да нынь пора ставать, От великого хмелю да просыпатися. Уж ставай ты, Василий сын Игнатьевич, Послужи-ка ты мне да верой-правдою, Верой-правдою ты мне да неизменною». А на то-де Василий да не ослышался. Кабы кличёт-то солнышко во второй након: «Ох ты ой есь, удалой доброй молодец, Молодой ты Василий сын Игнатьевич! Тебе полно ле спать, да нынь пора ставать, От великого хмелю да просыпатися. Уж ставай-ка, Василий сын Игнатьевич, Послужи-ка ты мне да верой-правдою, Верой-правдой ты мне да неизменною». Как на то-де Василий не ослышался, Кабы кличёт-то солнышко во трете́й након: «Ох ты ой есь, удалой доброй молодец, Тебе полно ле спать, да нонь пора ставать, От великого хмелю да просыпатися. Ты ставай-ка, Василий сын Игнатьевич, Послужи-ка ты мне да верой-правдою, Верой-правдой ты мне да неизменною». А топере Василий разбужается, От великого хмелю просыпается, Говорит-то Василий Игнатьевич: «Уж я рад бы служить, хоть голову сложить, Как болит-то моя буйна голова». Наливает князь чару зелена вина, Не большую, не малу — в полтора ведра, Кабы турий-де рог да меду сладкого, На закуску калач да бел-круписчатой, Подаваёт-то солнышко обема рукми, А берет бы Василий единой рукой, Кабы пьет-то Василий к едину духу, А за чарой-то Васька приговариват: «Не оммылось у Васьки да ретиво сердцо, ». А берет-де-ка солнышко во второй након, Наливает-де чару зелена вина, Не большую, не малу — полтора ведра, Кабы турий-де рог да меду сладкого, На закуску калач да бел-круписчатой. А берет бы Василий единой рукой, Кабы пьет-то Василий к едину духу, А за чарой-то Васька приговариват: «Не оммылось у Васи ретиво сердцо, Не звеселилась у Васи буйна головушка». Наливаёт солнышко во третей након, Подаваёт-то солнышко обема рукми, А берет-то Василий единой рукой, Кабы пьет-то Василий к едину духу, «Как оммылось у Васьки да ретиво сердцо ,Звеселилась моя да буйна головушка, Бы могу нынь служить да верой-правдою. Ни креста-то у меня нет, ни пояса, ́тняной, Кабы нету-то у мня да коня доброго, Кабы нету у меня сбруни лошадиноей, Кабы нету у мня приправы молодецкоей, Кабы нету у меня туга лука, Уж и нет у меня палицы буёвоей, Кабы нет у меня копейцо бурзомецкое, Кабы всё на вини да у мня пропито, Во царевом кабаки да всё заложоно». Он пошел к чумакам, да целовальникам: «Ох вы ой есь, чумаки, да целовальники! Отдавайте всё Васеньке безденежно». |
| Вар. к 207—222 |
Не успел как ведь Васька да во двор зайти — Два черные ворона воскуркало, Два поганые татарища наехало: «Уж ты ой еси, Владимир-князь стольне-киевской! Как ты будёшь с нами отшучивать: Убил ты у нас да Кудреванка-царя». Тут богатыри не злюбили, Забранили они Ваську, горьку пьяницу. Выходил как ведь Васька на красно крыльцо, Садился как Васька на добра коня, Поехал как Васька да во чисто полё. Едёт как Васька да ко черным шатрам, «Здравствуйте, панове-уланове. Все турзы-мурзы, татарища поганые! Я ведь как еду к вам в помощнички». — «Поди-приходи, да Васька, горька пьяница. Поедем мы, Васька, да в стольней Киев-град: Уж мы церкви ти божьи да под дым спустим, Владимиру-князю да голову сказним, Княгину Опраксею за собя возьмем, Прожиточных-то христьян да во свою веру введем». Тут ведь как Васька да разоспоровал: «Не дам я вам церквей божьих под дым спустить, Владимиру-князю да головы сказнить, Князей-то, бояр да всех привыбиём, Прожиточных христьян да во свою веру ввести». Поехали они да в стольней Киев-град, Князей-то, бояр да всех привыбили, Сорок телёг, сорок ордынскиих, Поехали они да во чисто полё. Они дел-то делят, да Ваське нет сулят. Говорит тут собаки да Кудреванка сын: «Уж вы ой еси, панове-уланове, Все турзы-мурзы, татарища поганые! В бою где, во драке дак Васька первой-от был, Уж вы дел делите — да Ваське нет сулите». Тут ведь как Васька да распрогневался, Он бил-то, рубил всех до единого, Одного только оставил, который по ему сказал. Обрал он злато и серебро. Поехал он к Владимиру на широкой двор. |