Добрыня и Маринка
| Вар. к 24—43 I |
K у ней-то, у палаты белокаменной, Поразвернута палатка полотняная. Да й сидит-то как Маринка во палатке полотняноей, Да й сидит она с татарином поганыим, А й со тым сидит Горынищем проклятыим, Да й сидит она в палатке, сама гладится. То моло́дому Добрынюшке то дело не слюбилося, Й он берет свой тугой лук разрывчатой, Во свои берет во белые в ручушки, Налагает-то он стрелочку каленую, Натянул тетивочку шелковеньку, Он спустил ту тетивочку шелковеньку Да во эту в стрелку во каленую. Пролетела это стрелочка каленая А й во эту во палатку в полотняную — То он надво` Горынища й поро́зорвал. |
| Вар. к 41- 76 |
Расшиб он зеркало стекольчатое, Белодубовы столы пошаталися, Что питья медяные восплеснулися. А втапоры Марине безвременье было, Умывалася Марина, снаряжалася И бросилася на свой широкий двор: «А кто это невежа на двор заходил, А кто это невежа в окошко стреляет, Проломил оконницу мою стекольчатую, Отшиб все причалины серебряные, Расшиб зеркало стекольчатое?» И втепоры Марине за беду стало,— Брала она следы горячие молодецкие. Набирала Марина беремя дров, А беремя дров белодубовых, Клала дровца в печку муравленую Со темя следы горячими, Разжигает дрова палящетым огнем, И сама она дровам приговариват: «Сколь жарко дрова разгораются ́ следы молодецкими — Разгоралось бы сердце молодецкое Как у молода Добрынюшки Никитьевича. А и божья крепко, вражья-то лепко». Взяло Добрыню пуще вострого ножа По его по сердцу богатырскому, Он с вечера, Добрыня, хлеба не ест. Со полуночи Никитичу не уснется, Он белого свету дожидается. По его-то счастки великий Рано зазвонили ко заутреням, Встает Добрыня ранешенько, Подпоясал себе сабельку вострую, Пошел Добрыня к заутрени, Прошел он церкву соборную, Зайдет ко Марине на широкой двор, У высокого терема послушает. А у молоды Марины вечеренка была. А и собраны были душечки красны девицы, Сидят и молоденьки молодушки, Все были дочери отецкие, Вшел он, Добрыня, во высок терем,— Которые девицы приговаривают, Она, молода Марина, отказывает и прибранивает Втапоры Добрыня ни во что положил, И к ним бы Добрыня в терем не пошел, А стала его Марина в окошко бранить, Ему больно пенять. Завидел Добрыня он Змея Горынчата — Тут ему за беду стало, За великую досаду показалося, Взбежал на крылечка на красная, А двери у терема железные, Заперлася Марина Игнатьевна. А и молоды Добрыня Никитич млад Ухватит бревно он в охват толщины, А ударил он во двери железные, Недоладом из пяты он вышиб вон, И взбежал он на сени косящаты. Бросилась Марина Игнатьевна Бранить Добрыню Никитича: «Деревенщина ты, детина засельщина! Вчерась ты, Добрыня, на двор заходил, Проломил мою оконницу стекольчатую, Ты расшиб у меня зеркало стекольчатое». А бросится Змеища Горынчища, Чуть его, Добрыню, огнем не спалил, А и чуть молодца хоботом не ушиб. А и сам тут Змей почал бранити его, больно пеняти: «Не хочу я звати Добрынею, Не хощу величать Никитичем, Называю те детиною-деревенщиною и засельщиною. Почто ты, Добрыня, в окошко стрелял, Проломил ты оконницу стекольчатую, Расшиб зеркало стекольчатое?» Ему тута-тка, Добрыне, за беду стало И за великую досаду показалося,— Вынимал саблю вострую, Воздымал выше буйны головы своей: «А и хощешь ли, тебе, Змея, Изрублю я в мелкие части пирожные. Разбросаю далече по чистом полю?» Хвост поджав да и вон побежал. Взяла его страсть — так зачал (...), А колышки метал, по три пуда (...). Бегучи он, Змей, заклинается: «Не дай бог бывать ко Марине в дом — Есть у нее не один я друг, Есть лутче меня и повежливее». А молода Марина Игнатьевна Она высунулась по пояс в окно В одной рубашке без пояса, А сама она Змея уговаривает: «Воротись, мил надежа, воротись, друг! Хошь, я Добрыню оберну клячею водовозною — Станет-де Добрыня на меня и на тебя воду возить, А еще хошь, я Добрыню обверну гнедым туром?» Обвернула его, Добрыню, гнедым туром. |
| Вар. к 39 - 76 III |
А летела тая стрелочка прямо во высок терем, В то было окошечко косевчато, А й Кайдальевной да королевичной. Тут скорешенько Добрыня шел да широки́м двором, Поскорее тут Добрыня по крылечику, Вежливее же Добрыня по новы́м сеням, А побасче тут Добрыня в новой горенке. А берет же свою стрелочку каленую, Говорит ему Маришка да Кайдальевна, А й Кайдальевна да королевична: «Ах ты душенька Добрыня сын Никитинич! Сделаем, Добрынюшка, со мной любовь». Отвечает тут Добрыня сын Никитинич: «Ах ты душенька Маринушка Кайдальевна! Я тебе-ка-ва не полюбовничок». Обвернулся тут Добрыня с новой горницы, И выходит тут Добрынюшка на широк двор. Тут скочила же Маринушка Кайдальевна, Брала тут ножищо, да кинжалищо, А стругает тут следочки да Добрынины, Рыла тут во печку во муравлену, И сама же тут к следочкам приговариват: «Горите вы, следочки да Добрынины, Вот той было во печке во муравленой,— Гори-тко во Добрынюшке по мне душа». Воротился тут Добрыня с широка двора, А приходит ко Марине ко Кайдальевной, А й к Кайдальевной да королевичной: «Ах ты душенька Маринушка Кайдальевна, А й Кайдальевна да королевична! Уж ты сделаем, Маринушка, со мной любовь, Ах ты с душенькой с Добрынюшкой Микитичем». — «Ах ты мо́лодой Добрыня сын Никитннич! Что же надо мной да надсмехаешься? Давень тебя звала в полюбовнички,— Ты в меня топерь, Добрыня, не влюблялся ли, Нунечу зовешь да в полюбовницы?» Воротила тут она было богатыря Тым было туром да златорогим. |
| Вар. к 5—76 IV |
Задумал Добрынюшка женитися На той на Марине на Игнатьевой, «Уж ты гой еси, Добрыня Никитич млад! Не женись ты, Добрыня, на Маринке Игнатьевой Извела Маринка девять князей, Все девять князей женихов своих. Изведет она тебя, десятого». Не послушался Добрыня большей сестры, Молодой Катерины свет Никитичны, Обернулся Добрыня сизым голубем, Полетел Добрыня во чисто поле. Ко той Маринке ко Игнатьевой, Садился к ней на окошечко: «Уж ты гой еси, Марина дочь Игнатьева! Я приехал к тебе, Марина, свататься, Ты походишь ли за меня замуж?» Лежала Маринка на постелюшке, На руке у ней лежит змея лютая, На другой руке лежат два змееныша,— Змея лютая Добрыню зажегчи́ хочет, Два змееныша Добрыню запалить хотят. Возговорит Маринка дочь Игнатьева: «Уж ты гой еси, змея лютая, Уж вы гой есте, два змееныша! Вы не жгите, не палите добра молодца,— Я сама с Добрынюшкой переведаюсь». Брала Маринка Добрыню за ручки белые, За те же перстни за злаченые, Целовала его во уста сахарные: «Уж ты здравствуй, Добрыня Никитич млад!» Повела Добрыню на широкий двор, Обернула Добрыню гнедым туром. «Ты поди-ка, ты поди, гнедой тур, Ты поди-ка, бежи во чисто поле, Где там ходят гнедые девять туров, Девять туров — всё женихи мои; Не хватало только тебя, тура десятого. Удала Добрынюшки Никитича. Запивай траву водою болотного». |
| Вар. к 91—103 IV |
Садилась Маринка дочь Игнатьева, «Уж ты гой еси, Добрынюшка Никитич млад! Ты не будешь ли меня ни бить, ни мучити — Оберну тебя, Добрыня, добрым молодцем». Возговорит Добрыня Никитич млад: «Уж ты гой еси, Маринка дочь Игнатьева! Я не буду тебя ни бить, ни мучити, Поучу только тебя наученьицем, Небольшим наученьицем — по-женскому, Поучу тебя, Маринка, как мужья жен уча́т». Походили они к родной сестре Добрыниной, Ко той ли Катерине дочь Никитичне. Возговорит Марина дочь Игнатьева: «Уж ты гой еси, Катерина свет Никитична! ». Брала она его за белы руки, За те же перстни за злаченые, Целовала во уста сахарные. А дуру Маринку дочь Игнатьеву Малы ребята палками в нее метаются. |
| Вар. к 76—93 V |
Обвернула Добрыню сорокою, Обвернула Добрыню вороною, Обвернула Добрынюшку сви́ньею, Обвернула Добрынюшку гнедым туром. ́ть туров, Сбылся в поле тридесятый тур. Рожки у́ тура да в золоте, Ножки у тура да в се́ребре, Шерсть на туру́ да рыта бархату. Ждет она братца да родимого, Сама говорила таково слово: «Никак это дело есть не́ плохо». Обвернулась сестрица сорокою, К душке Маринке дочь Игнатьевне, Са́ма говорила таково слово: «Ох ты сука (...), Маринка дочь Игнатьевна! Ты в городу́ кровопивчица, Много и́звела ты бесповинныих голов, Моего хошь братца ты и́звести. Да не твой е кус, да не тебе е есть, Хоте буде глотнешь — заклекну́ться ти буд`т. Захочу Марину я о́бверну, Обверну Маринку я сорокою, Обверну Маринку я вороною, ́ньею, Спущу Маринку ту по Киеву гулять». А й душа Маринка дочь Игнатьевна Давала ей заповедь великую Отвернуть ей братца да по-старому, Обвернулась Маринка сорокою, Полетела в да́лече чисто́ поле. У тых у туриныих у пастырев, Села на плечко на правое. |