ТРАДИЦИОННЫЕ СПОСОБЫ ОСМЫСЛЕНИЯ ИСТОРИИ
Полемическая заостренность теории казней указывает на параллельное существование взглядов ей противоположных. В некоторых оригинальных произведениях древнерусской литературы, которую по их мировоззренческой ориентации можно назвать традиционной частью национального книжного наследия, историческое видение действительности восходит к иным, нежели теория казней, мировоззренческим основам. При этом есть основания говорить о значительном влиянии дохристианских традиций.
Самым ярким примером традиционного восприятия исторической действительности является "Слово о полку Игореве".
"Слово о полку Игореве" прочно вошло в научный оборот как памятник исключительный в своем роде. Творец бессмертного памятника пользуется "старыми словами" (т. е. давно выработанными творческими приемами), но ставит перед собою новые задачи, которые были несвойственны его предшественнику. Повествование ведется "по былинамъ сего времени, а не по замышлению Баяню". Здесь прямо заявляется, что в центре внимания находятся новые (т. е. не песенно-эпические) герои и совершенно новые нетипичные для Баяна задачи, новые события. Из пояснения ясно, что берется обязательство следовать правдивому изображению жизни, тогда как творчество Баяна с его ритуальной направленностью была присуща, видимо, большая вольность в отношении к факту.
"Слово" значительно отличается от мифо-ритуального текста, сохраняя лишь его отдельные элементы. В произведении присутствует неподдельное, выстраданное осмысление событий, охватывающих значительный исторический период "от старого Владимира до нынешняго Игоря". Автора волнуют перемены, которые привели к "первых времен усобице", он скорбит об ушедшей в прошлое "дедней славе" и ищет причины крамолы, обессилившей Русь перед нашествием иноплеменников. Трагические последствия похода 1185 г. слиты с глубокой тревогой за судьбы родной земли. Все это исключало пение "славы" и скорее должно было вылиться в плач или заклинание. Но лишь элементы их присутствуют в "Слове".
Итак, с самого начала определяется историко-аналити-ческая направленность интереса и принципы творчества автора. Глубоко печальные, взволнованные слова сам он назвал "трудной повестью". По сути — это род исторического повествования близкого эпосу. В отличие от эпоса здесь нет места воспеванию подвига, причем не только подвига ратного (отомстить за раны Игоря), но и подвига самоотречения князей от властной гордыни и взаимного понимания (чтобы "розно" русским князьям копья не пели, чтоб не приходили с победами враги на землю Русскую).
Автор "Слова о полку Игореве" не шел только по пути поэтической вырисовки канвы событий. Ему свойственен широкий сравнительный охват времен и событий, из чего вырастает оценочный подход к действительности и умение проникаться глубинной сутью происходящих явлений.
Автор "Слова" бесспорно величайший из мыслителей древности, хотя он велик не теоретическими рассуждениями, выраженными на языке философских понятий и категорий, а необычайной идейно-философской глубиной образов и замысла произведения. "Слово" заключает в себе органичное единство мысли и эстетически совершенной формы, оно рассчитано не столько на рациональное, сколько на эмоциональное восприятие.
В произведении можно выделить три уровня постижения действительности, каждому из которых соответствует особый способ познания — эмпирический, художественный и символический. Все эти три способа типичны для древнерусской культуры. Они характеризуют различные стороны познавательной деятельности средневекового человека. В живом поэтическом слове различные творческие приемы, как правило, соединяются, дополняя друг друга, что можно видеть и на примере "Слова о полку Игореве".
С одной стороны, автор очень точно воспроизвел реальности природного мира и исторической обстановки. Это как бы начальная стадия восприятия, предшествующая обобщению. Однако описательность для настоящего художника не самоцель. Им руководит идея, выражение которой начинается с образного, художественно-поэтического осмысления отдельных явлений жизни природного и социального мира.
Небольшое в объеме "Слово" уплотнено содержанием. Его формирует то, что принадлежит истории и в чем запечатлены подлинные черты минувшей эпохи. Однако автор, в силу своей гениальности, идет много дальше простого отражения. Констатация факта для него не самоцель, а средство проникновения в существо описываемых событий. Здесь уже срабатывают иные механизмы творчества. Сообразуясь с заданной эпохой нормой художественного постижения действительности и собственными эстетическими пристрастиями, он выбирает свой авторский способ соединения формы и содержания с творческой задачей.
Поэтический слой складывается из того, как оформляется мысль о действительности. Он включает в себя весь арсенал образных средств и художественных приемов, которыми пользовался автор. Главное же в многослойности памятника — это его идейно-мировоззренческий стержень. Им, собственно, и определяется, какова заключенная в тексте (его фактической сюжетной канве и образной структуре) мысль. Здесь можно найти ответ на вопрос о том, как автор воспринимал окружающий его мир и каковы были причины, вдохновившие его на создание бессмертного произведения, какими образными художественными средствами для этого он пользовался.
Общепризнанно, что в произведении преобладает историческая тема. Чисто внешне оно посвящено незначительному событию, связанному с неудачным походом Игоря на половцев в 1185 г. Событие явно не эпохальное, но выводящее на размышление об исторических судьбах страны.
Витиеватым узорочьем образов и поэтических обобщений очерчивается пространственно-временное поле исторической действительности. Внимание автора сосредоточено на пружинах, которыми были движимы исторические перемены. И тем не менее, несмотря на такую аналитическую направленность, мы нигде в "Слове" не встречаем рассуждений философско-исторического плана. Смысло-значимое содержание передано средствами эстетического обобщения. Постижение действительности в избранной автором "Слова" образно-поэтической форме отличается шириной эпохального охвата, глубиной обобщений, подлинно философской проницательностью, соединенными с редким художественным совершенством.
Из содержания поэтического по своей природе памятника можно извлечь интересные выводы онтологического и гносеологического характера. "Слово о полку Игореве" являет собой редчайший пример того, ка один человек сумел глубоко проникнуть в понимание существеннейших основ бьпия, когда он, по существу, постиг закономерности своей эпохи и безошибочно на несколько столетий вперед определил основные тенденции исторического развития страны.
Облик познанной действительности запечатлен в яркой, образной форме повествования. Отражая различные стороны жизни, быта, социально-политическую и духовную обстановку в обществе, "Слово" отразило и философско-мировоззренческие ориентации той среды, из которой вышел этот памятник древнерусской письменности. Правда, само это отражение более соответствует нормам поэтики, чем принципам рационального постижения действительности. Информационная и смысловая насыщенность текста оказалась столь велика, что она давала и дает неисчерпаемый материал сотням и сотням исследователей, в том числе работающим в области истории философии и эстетики.
Чтобы понять символику "Слова", его, так сказать, эстетический ключ, нужно попытаться проникнуть в заложенный автором смысл, постараться вскрыть мировоззренческое ядро текста, а для этого необходимо сопоставить памятник с иными текстами, касающимися похода 1185 г. На широком фоне сравнений четче выявляются черты родства и расхождения идейно-эстетических взглядов и мировоззренческих ориентации авторов разных текстов. В общем контексте культуры обозначаются ближайшие мировоззренческие соответствия уникальному памятнику.
Сразу надо сказать, что все летописи дают прямо противоположную трактовку похода новгород-северского князя. То же самое касается и оценки политической системы уделов. В оценке событий лежат далеко не частные разногласия политического порядка. Принципиально не совпадает взгляд на мир. В соответствии с различием мировоззренческих установок разнится и понимание задач творчества.
Если взять, к примеру, Лаврентьевскую и Ипатьевскую летописи, которые как древнейшие из дошедших до нас летописных сводов наименее пострадали от редактур и правок, то мы увидим, что они написаны с позиций так называемой теории казней божиих. Теория эта бьша разработана в среде печерского монашества, видимо, не без влияния греческих миссионеров. Через выученников монастыря, которые занимали высшие церковные должности и контролировали книжное дело, она получила широкое распространение в письменности.
с пространными отступлениями общерелигиозного характера, дают возможность составить представление о "теории мира", лежавшей в основе летописания. Летописная запись 1185 г., например, имеет оттенок злой насмешки над безрассудством князя, который "неведуще Божья строенья"79 "божи-им строением": "побежени быша наши гневом Божьим"80. То же самое касается причин освобождения князя из плена.
История представлялась большинству летописцев в виде однолинейного целенаправленного процесса. Пространственно-временное бытие мира согласно христианской историософии летописцев конечно, оно имеет начальную точку отсчета (творение) и финал (Страшный суд, встреча с вечностью). Каждое историческое событие, каждое составляющее его явление рассматриваются как часть общемировой драмы, развертывание которой имеет внешний источник. Национальная история "подключается" к общемировой, а та, в свою очередь, к новозаветной и ветхозаветной. Однако нельзя не отметить, что историческое мышление русских летописцев отличалось пристальным вниманием к дохристианскому периоду, что не свойственно христианской историографии.
Общий механизм исторических перемен, каким он представлен в летописном жанре, не так прост, как это может показаться на первый взгляд. Провиденциальная установка сочетается с принципом самовластия и личной ответственности каждого за поступки. Казнь при жизни объясняется вмешательством божества в недетерминированное извне сплетение личных волеизъявлений. Прижизненное воздаяние выдается за очищение страданием: "хрисьянину бо многыми напастьми внити в царьство небесное"81 миру.
Провиденционализм "теории казней" приучал мириться со складывавшимся положением дел. Высоким нравственно-назидательным смыслом объяснялись и оправдывались бедствия и напасти. По той же самой причине и порядок феодальной раздробленности принимался как должное и не получал осуждения. О каком протесте могла идти речь, если в истории видели реализацию воли Всевышнего.
Идеал прекрасной в своем могуществе единой Руси в официальной книжности еще не оформился. Здесь "Слово" и народные ценности, отраженные эпосом, намного опередили свое время. В отличие от летописи там присутствует иная оценка социально-исторической действительности.
Каковы же причины идейного разнобоя?
В XII столетии, когда создавалось "Слово", идеологический климат в стране все еще не устоялся. Большинством населения греческое православие воспринималось как чуждое, не свое[1]. В общественном сознании элементы христианских представлений соседствовали с многочисленными пережитками дохристианских воззрений.
"Слово о полку Игореве", свободное от догматических понятий и созвучное жившему в народе эпосу. Оно бьшо близко и понятно самым широким слоям общества. Хотя "Слово" и является памятником книжной культуры, в нем не содержится выпадов против язычества и совершенно отсутствуют черты какого-либо возвеличивания и пропаганды христианства. На фоне других памятников письменности "Слово о полку Игореве" выделяется особым образным строем.
Давно замечено, что многие понятия и образы "Слова" никак не могут быть выведены и объяснены из христианского миропонимания. Автор пользуется мифологическим арсеналом для выражения своих мыслей без всяких оговорок. Он обращается с материалом свободно как с близким, своим и понятным всем, к кому обращалось "Слово".
"Слово" донесло до нас отзвуки славянских мифов о богах. Здесь упомянут Стрибог как повелитель воздушной стихии. К Солнцу применяется возвеличивающий эпитет — "тресветлое". Сакральное отношение к природным святыням, видимо, сказалось и в создании ведущего образа всего произведения — образа Русской земли. По многочисленным материалам известно, что земное пространство обожествлялось славянами также как и небесное. Особенно почиталась земная влага, дающая жизнь, и разнообразные водные источники.
Для полноты представлений об отношении автора к дохристианской стихии добавим еще несколько наблюдений. Герои произведения носят языческие имена — славянские или варяжские[2]. Отраженное "Словом" эстетическое отношение к действительности, а также используемые Баяном да и самим автором повествовательные приемы (слава, плачь, песенная повесть) чужды письменности. Они ни в коей мере не соответствуют художественно-эстетическим требованиям христианства и восходят к нормам устной традиции словесного творчества.
Обилие дохристианских реалий в тексте "Слова" находит себе многочисленные соответствия в памятниках материальной культуры домонгольского времени. Все вместе характеризует такое состояние общества, в котором мифологическое мышление если и не бьшо уже господствующим, то бьшо еще достаточно широко распространено. Естественность, с которой автор "Слова" пользуется образами нехристианского круга, свидетельствует о том, что дохристианские понятия оставались в обиходе и два века спустя после введения христианства, что они не переставали быть привлекательными.
"Слове о полку Игореве" много выражений и понятий, напрямую восходящих к эпическим традициям устного народного творчества. Эпическая основа просматривается в образе "битвы-пира": "ту кроваваго вина недоста, ту пир докончаша храбрии русичи: сваты попоиша, а сами полегоша за землю Русскую".
В другом описании сражения также используется типичный для былин прием, где поле битвы представлено смертной нивой: "чръно земля под копыты костьми была посеяна, а кровью полъяна, тугою взыдоша по Руской земли!". В эпико-дружинной манере охарактеризованы "куряне" и "галичны Осмомысле", которому как и былинным героям приписывается возможность метать "бремены (грузы, тяжелые предметы) чрез облаки". Выдающееся место в ряду эпических персонажей, несомненно, занимает брат Игоря — Буй Тур Всеволод. Он как бы олицетворяет собой ратный дух русского воинства. Правда, в отличие от богатырства Всеволод более историчен, ибо действует не один, а вместе с дружиной82. Он сам проявляет высокие боевые качества и воплощает собой мощь натиска русского войска[3].
В "Слове" присутствует сказочно-былинный образ пути-дороги, с которой связана традиционная для такого рода сюжетов тема испытания героя, попадающего в чужой мир и возвращающегося обратно. Здесь запечатлено пространственное восприятие мира. Как и в былине пространство замкнуто, но это уже не просто условность, а пространство своей, обжитой Русской земли. Ей противостоит чужой половецкий мир, отделенный от Руси водной преградой — Доном. Другими словами, живые реалии XII в. выстраиваются в произведении по традиционной былинной схеме — мир свой (Русь) и мир чужой (Половецкая земля), разделенные преградой (Доном).
К той же схеме восходит мифо-пространственное восприятие мироздания в целом, насколько это можно заключить по упоминавшемуся выше отрывку о тмутороканском куре. Из сопоставления этих двух образных схем, одна из которых более общая (космологическая), а другая, построенная по тому же типу — конкретно-историческая, следует, что мир половцев характеризуется из сравнения с иным миром мифологической картины Вселенной, миром чужим, где господствует ночь и смерть.
"земля незнаемая" постепенно осваивалась в ходе военных столкновений, посольств, браков. Размежевание миров было вызвано публицистическими задачами произведения и одновременно являлось известной данью мифо-эстетической установке. Традиционное понятие в "Слове" превращалось в художественный прием.
Излюбленная в мифотворчестве троичность, по принципу которой строится повествование, проигрывается в теме световых образов "Слова" (свет угасающий — тьма — свет возрождающийся). Каждому из световых символов триады соответствуют события: неудачный поход — пленение — радостное возвращение Игоря). Единая в данном случае сюжетно-символическая схема восходит к мифологеме древних ритуалов: жизнь — смерть — жизнь. Подобного рода поэтическая образность широко распространена в свадебном и даже лирическом фольклоре.
основы.
По принципу троичности построено заклинание Ярославны. Троекратно обращение к Всеволоду Большое Гнездо. Даже история делится автором "Слова" на три больших периода: 1) "века Трояни"; 2) время дедов (Владимира и Ярослава); 3) время отцов и внуков, в котором живет автор и действуют герои произведения.
Рассмотренная здесь трехчастная мифологическая схема дает представление о том, как воспринимались в мифо-культуре движение, развитие, всякого рода перемены в состоянии бытия общества и природы. Разложение событийной последовательности по типу трехступенчатого ряда, в котором конечный этап повторяет начальный, воплощает в себе идею вечного круговращения, сформировавшуюся из наблюдений за природой.
внуков. В домонгольский период внукам часто давали имена дедов, веря в нерасторжимую связь (а возможно, даже и в превращение умерших в живых) родственников. Всякие невзгоды, неудачи, напасти под этим углом зрения воспринимались как временные, скоротечные. По аналогии со скрывшимся на ночь солнцем или непогодой из любого бедственного положения ожидался выход, связанный с надеждой на неизбежное восстановление нарушенного порядка.
На такой жизнеутверждающей мировоззренческой посылке базируется восприятие исторического бытия в "Слове", сочетающееся с поражающей глубиной охвата времен, обозримость которых теряется в "веках трояних".
Легендарная эпоха сменяется историческим временем, которое распадается на три, в ценностном отношении неравных, отрезка: время дедов, отцов и внуков. Данный этап объемлет собой исторически обозримую память поколений, хранителями которой бьши придворные песнетворцы типа творца "Слова".
Если принять во внимание, что от прежде бывшего ожидалось возвращение на круги своя, можно предположить и существование надежды на утверждение в будущем величия новых "трояних веков", в недоговоренности о которых присутствует какая-то мифологическая ностальгия.
В ближайшей обозримой истории предпочтение отдается прошлому ("дедней славе", "летам Ярославля"), но сознание ориентировано не вспять, а в будущее. Если настоящее (время отцов и внуков) связано с крамолами и междоусобицами, то будущее призвано оправдать надежды на ожидаемое возрождение страны путем укрепления ее независимости и могущества.
Вряд ли обосновано безоговорочно характеризовать мифологическое восприятие истории как топтание на месте и видеть в нем такой тип мировоззрения, который односторонне ориентирован на прошлое и чужд идее развития. Для находящегося в рамках такого мировоззрения автора "Слова" не всякое прошлое идеал и норма. Осуждаются "первых времен усобицы". Видимо, нет достаточных оснований видеть в эпическом циклизме "мифо-поэтические утопии", не считающиеся с действительной историей83. Если судить по "Слову", автор ее знает и ценит прошлое, но он не смотрит только назад, наоборот, он целиком устремлен в будущее (хотя о будущем как о целеполагания не говорится ни слова). Определяя в качестве идеала единство, пережитое славное прошлое опрокидывается в будущее.
Идеи автора не были "безнадежно архаичны"84. Он заглянул так далеко вперед, что призыв его не потерял актуальность и до сего дня. Можно сказать, основная идея "Слова" реализовалась лишь в эпоху Московской Руси.
"Слова" никто не откликнулся и видеть в этом доказательство "утопичности" произведения для своего времени85. Автора, несмотря на его пристрастие к символам и аллегориям, не покидало ни чувство реальности, ни ощущение кровной связи с насущными проблемами своего времени. Это не раз доказано содержанием памятника. Более того, в свете последних исследований есть основания утверждать, что политические устремления, созвучные идеям "Слова" сохранялись в эпоху раздробленности как политическая реальность. Объединительные в общерусских масштабах устремления были свойственны Андрею Боголюбскому и Даниилу Галицкому, а из героев "Слова" Ярославу Осмомыслу и Всеволоду Большое Гнездо. Как доказал Г. К. Вагнер, возводимые ими постройки заключали в своем архитектурном образе собирательное значение, выражая идею единения и преемственности с киевским временем86.
Думается, что заложенные в "Слове" критерии хронологического расчета, как и само поэтическое переживание исторической действительности, явно нехристианские. Однако и попытка приспособить в данном случае миф для воспроизведения схемы исторического процесса, а также для выявления смысла истории и их эстетической оценки представляется уже существенным отступлением от чистой мифологической культуры. Циклизм мифа не распространялся за пределы природы. В нашем же произведении природное уже существенно разведено с социальным, хотя между ними еще сохраняются определенные взаимосвязи и они во многом воспринимаются по сходным законам.
Историческое мышление автора выявляется через его отношение к Русской земле, которая выступает в произведении одним из центральных образов и которую справедливо называют "главным героем" "Слова о полку Игореве"87.
В летописях, авторы которых принимали сложившиеся порядки раздробленности, после распада державы Ярослава Русью продолжали называть только юг страны, киевщину, которая противопоставляется другим землям и княжествам. Можно было бы ожидать, что автор, правдиво и точно отразивший обстановку своего времени, должен воспроизвести и эту черту геополитической реальности, ограничив Русскую землю пределами Киевского и, быть может, Черниговского княжеств88"трудной песни" резко отличался от летописцев.
В годы, когда звучал вдохновенный поэтический пафос "Слова", широкое понимание Руси продолжало существовать наряду с узким89. Мы встречаем его там, где проявляли себя объединительные тенденции. Так уже Роман Галицкий и Всеволод Большое Гнездо претендовали называться властителями всея Руси. Даже привычное жителю юга понимание Русской земли как незначительного пространства, граничащего со Степью, на котором, собственно, и разворачиваются основные действия 1185 г., не означало сепаратного кругозора. Идея единения не была локально южнорусской, а призыв к сплочению был адресован ко всем князьям рюрикова дома.
"Слова" заложена не узко местническая, а широкая общерусская идея единения. Призыв автора адресован тем землям, которые в последующем стали Русью Великой. Автор не замыкается толькона южнорусских задачах. Он адресует горький поучительный пример княжествам, которые не страдали от нашествий, но которым вскоре пришлось пережить мощное вторжение татар, повторив участь разрозненной киевщины.
Учитывая историческую проницательность автора, не будем спешить с выводами об узком патриотизме заключенных в "Слове" идей и безоговорочно относить широкое понятие Русской земли в разряд исторических преданий XII столетия90"локальный характер"91. Этот вывод был верным в отношении летописей (да и то не всех). Народный фольклор и былинный эпос, к которым по своему поэтическому настрою и ценностным установкам так близко "Слово", продолжали оставаться общерусскими. Нашему памятнику была свойственна забота о всех землях, включая и южную Русь, была свойственна и нашему памятнику.
Высокий идеал единения содержится в памятнике не в виде формальньж лозунгов. Автор строит свое произведение так, что эмоционально-убедительно передается присущее ему чувство боли и тревоги. И это ощущение боли открывает единственный способ избавиться от нее — достичь обеспечивающего обороноспособность страны единства. Поскольку ни христианство, ни единство княжеского рода не устраняло усобиц, автор предлагает свой путь — достичь единения не на основе веры и династии, а объединиться по принт типу принадлежности единой всем земли, земли-кормилицы, священного пространства погребенньж в ней предков, нерушимые границы которой необходимо защищать не щадя ни сил, ни жизни.
К христианскому пласту в "Слове о полку Игореве" следует отнести отраженные автором реалии христианизировавшейся Руси (храмы Софии и Богородицы Пирогощи). С позиций христианина к некрещеным половцам прилагаются такие названия, как "дети бесовы", "поганый пол овчине", "поганыя плъки". Названия враждебных язычников погаными обычная черта древнерусской литературы. Возможен такой ход рассуждений, который объясняет поражение Игоря наказанием за преступление божьего знака — знамения[4].
Обращает на себя внимание окружение, сопутствующее христианскому слою произведения. София упоминается одновременно с Дажбогом, другие христианские понятия пересекаются с дохристианскими пережиточными представлениями. Каков, к примеру, должен быть характер души, если она характеризуется как вещая ("веща душа в дрзе теле" — о Всеславе Полоцком).
"Слове" свидетельствует о том, что оно неоднородно со стороны заключенного в нем мировоззренческого содержания. Памятник отразил то переходное состояние древнерусской культуры, когда христианство в полном объеме еще не было освоено обществом.
Когда мифологические воззрения только начинали вытесняться христианством, сохраняя связь с общественным сознанием, миф, в изначальной своей общественной функции, умер, но на основе мифологических обломков возрос гениальный образец песенной, близкой к эпическому стилю поэзии. Хотя христианство и стало свершившимся фактом общественного значения, оно не перекроило мировосприятия целиком. Сложившаяся на образах мифа поэтика художественного творчества развивалась поначалу по своим законам, неподвластным эстетическим принципам христианства. Понять богатый образный строй и символику "Слова" мог только тот, кто не перестал (хотя бы в общих чертах) мыслить по-старому.
Непротиворечивое соединение в "Слове о полку Игореве" элементов язычества и христианства свидетельствует о существовании на Руси оригинального, глубоко национального по своему характеру направления мыслительной деятельности, следы которого позднее были вытеснены по мере утверждения в культуре греко-христианских мировоззренческих ориентации. В самом же содержании "Слова о полку Игореве" свойственное христианским установкам отражение действительности и базирующиеся на них творческие принципы построения литературного произведения практически не получили применения. "Слово" по преимуществу произведение традиционное. В нем получили дальнейшее развитие архаические принципы художественно-эстетической культуры славян.
Мифологический пласт памятника вполне согласуется со сложившимися представлениями о мифокультуре. Есть все основания поставить вопрос о культурной преемственноcти, который нередко подменяется тезисом о смене культур на рубеже I и II тыс. н. э.
Ослабленные, но типологически родственные "Слову" традиционные импульсы в осмыслении исторического бытия еще долго удерживались в древнерусской письменности. Существенное расхождение с официальной доктриной присутствует в некоторых произведениях при освещении темы татаро-монгольского завоевания.
"Повесть о разорении Рязани Батыем". Она сохранилась в списках XVI в., но появление ее относят к более раннему времени. Содержание "Повести" лишено назидательных религиозных сентенций. В ней раскрывается зримая картина неравного противостояния столкнувшихся в противоборстве сил. Центром повествования является судьба страны, подвергнутой трагическим испытаниям. Здесь встречаются упоминания о вере и церквях, которые присутствуют в произведении как реалии действительности. Но не они являются главным предметом забот и рассуждений неизвестного автора, который был, безусловно, человеком православным, однако идеями православия, как будет показано ниже, он не проникся по существу92.
Лейтмотив произведения — возвеличивание мужества, стойкости и героизма защитников Русской земли. В "Повести" выражена идея жертвенного служения. Священная гибель оправдана даже в безвыходной ситуации, когда речь идет о защите Родины. В этом — надежда и залог будущей победы. Несмотря на боль и скорбь, которые были вызваны неведомым до того истреблением населения и опустошением, в "Повести" не содержится даже намека на покорность судьбе. Ничего подобного нет в рассматривавшихся выше летописных повестях, посвященных этой теме. Дело в том, что оценка сложившейся ситуации в них дается с точки зрения теории казней, а призыв к активному противоборству захватчикам идет вразрез требованию смирения перед промыслом.
В состав "Повести о разорении Рязани Батыем" включено описание подвигов Евпатия Коловрата. Эту часть "Повести" исследователи считают самостоятельным, восходящим к устной легендарной основе, произведением. Оно возникло не позднее XV в. и повествует об успешных действиях отряда Евпатия в тылу войск Батыя после падения Рязани. В "Повести" подчеркивается нравственное значение подвига обреченных на смерть людей, сознательно пошедших на гибель, хотя была возможность переждать грозу. В уста татарских мурз вложен уважительный отзыв о рязанцах: "Сии бо люди крылатый, и не имеюще смерти: тако крепко и муже-ствено ездя, бьяшеся един с тысящею, а два со тмою. Ни един от них может сьехати жив с побоища"93. Это важный в мировоззренческом плане текст, характеризующий взгляды составителя рязанского летописного цикла. Во-первых, здесь звучит эпический мотив богатырства. Во-вторых, выражен дохристианский взгляд, согласно которому доблестная смерть в бою предпочтительнее унизительного спасения. Кончина с оружием в руках являлась для язычника гарантией вечного блаженства в загробном мире. Остается добавить, что описание скорби по погибшим не соответствует православному чину. В "Повесть" включены плачи ("во псалмов и песней место")94. Они построены на мифологической символике светил и диалоге с умершими родичами, от которых ожидали покровительства. Здесь же находим восприятие смерти как сна и ритуальный дохристианский образ жертвенной чаши, который вторично встречается в "Похвале роду рязанских князей". Позднее этот образ в живописи был воплощен Андреем Рублевым, который гениально соединил воинскую ритуальную символику с христианской идеей жертвенной любви.
"Повести о разорении Рязани Батыем" присущи черты эпического стиля, отразившего народное миропонимание. Главным его признаком считается воспевание подвига95. Эпический герой всегда богатырь, олицетворяющий собой идеал ратного поведения. Обстановка, в которой он действует, так или иначе связана с обороной родной земли. С точки зрения эпического мировоззрения могущество страны обеспечивается богатырством. Появление сюжета о смерти эпического героя, по-видимому, связано с переосмыслением болезненного состояния общества, когда на Руси не осталось сил, способных выстоять перед натиском навалившегося врага. В описании чудес храбрости, которую проявляют воины Евпатия прежде чем пасть в неравной битве, звучит уверенность в том, что даже превосходящего по силам врага можно преодолеть.
Эпос и эпическая литература отразили историческое самосознание древнерусского, еще далеко не полностью христианизированного простонародья. В форме героического легендарного повествования высказаны близкие и понятные народной среде представления о соотношении коллективного и индивидуального начал в общественной жизни. Утверждалась высокая общественная значимость каждого отдельного, особенно выдающегося своими заслугами человека. В эпическом, то есть традиционном по типу, и родовом, по своему характеру, сознании личность не мыслилась как абсолютно автономная единица. Богатыри, к примеру, олицетворяли собой весь народ, воплощая лучшие его качества. Их подвиги носят не личный, а общественный характер. Заметно отсутствие интереса к личной славе. Служение — это самопожертвование ради блага других. Как правило, оно мотивируется стремлением отвести угрозу от своей земли. В целом традиционное мировоззрение ориентирует на активное отношение к жизни.
Художественную эпическую условность автор "Повести" применил в отображении конкретной обстановки, сложившейся к середине XIII столетия. Этот его прием указывает на идейное пристрастие к архаике. Глубоко традиционное, а потому внецерковное, восходящее к родо-племенной эпохе мировоззрение прорывается сквозь христианскую фразеологию, которой наряду с древними понятиями пользуется автор. Двуслойность текста дает основание считать сочинителя "Повести о разорении Рязани Батыем" двоевером.
— Николе Зарайском. Они восходят к отдельной "Повести о Николе Заразском", возникшей в XIII в. Первоначальная основа произведения сильно изменена многочисленными переделками и вставками, осуществлявшимися вплоть до XVII в.
автоке-фальность и политическую независимость Руси. Сначала Никола защищал христиан южной Руси. С переселением в рязанские пределы он призван исполнять ту же функцию в отношении населения княжества. В "Повести" говорится, что Николой посетил Бог землю людей своих, "не забы дело руку своею"96. Не исключено, что "Повесть о Николе Заразском" возникла в обстановке тревожного ожидания, связанного с первыми известиями о могущественных полчищах татар. Еще не настал час скорби, еще никому не ведомы опустошительные последствия нашествия, еще можно возлагать надежды на всесильного небесного покровителя.
Уже сама постановка вопроса о заступничестве исключает интерпретацию нашествия как казни. Идейное звучание "Повести" поэтому резко дисгармонирует с летописными откликами на вторжение степных орд. Характерно, что за всю историю иноземного владычества на Руси впервые после "Повести" идея заступничества зазвучала только с конца XIV—начала XV вв. Надежда на благорасположение высших сил появилась после первых побед над поработителями.
В описании некоторых чудес Никола действует не в традиционной для святого функции посредника между горним миром и миром дольним, а как всемогущее божество. Есть основания полагать, что истоки такой трактовки образа глубоко традиционны. Согласно пережиточным народным воззрениям, отраженным фольклором, на Николу смотрели как на "русского Бога". В иконописи его иногда изображали вместо одного из лиц Троицы. Существовало также поверье, согласно которому после смерти Господа миром должен править Никола97.
Почитание любимого в народе небесного заступника очень близко напоминает полуязьиеский богородицкий культ, введенный в XII в. ростовским еретиком Федорцом. Два века спустя тема покровительства в ортодоксальной письменности Московской Руси звучала уже совсем по-другому. С позиции теории казней давалось объяснение, что непосредственное участие в судьбах людских принимает сам Вседержитель, который попеременно изливает в мир то гнев, то милость. Рязанскому летописному циклу, в который входит "Повесть о Николе Заразском", в принципе чужда идея божьей кары и восходящее к ней требование покорности и смирения божественному промыслу. Наоборот, в них вкладывается призыв к продолжению сопротивления, к жертвенному служению во имя родной земли.
"Повести", написана "Повесть о житии Александра Невского", созданная в первые десятилетия после утраты Русью самостоятельности. В этом памятнике в условиях иноземного порабощения прославлялась борьба с врагами страны. Блестящее отражение князем Александром происков европейских феодалов вселяло надежду, что и более сильный враг, каковым являлись татары, может быть побежден.
"Повесть" объединяет в себе черты воинской повести и биографии святого. В основу ее положены устные легендарные предания с ярко выраженными чертами эпического стиля. Героями выведены простые новгородцы, совершающие вместе с князем доблестные подвиги. Мотивировка событий в произведении реальна. Победа приписывается полководческому дару Александра и личной смелости его воинов.
На одном из этапов своего существования светская основа произведения подверглась переделке, насытившей "Повесть" религиозными сентенциями. Согласно церковной версии малая новгородская дружина громит превосходящие силы противника с помощью ангелов ("полк божий на въздусе, пришедщи на помощь Александрови")98. К воинскому портрету молодого новгородского князя добавлены христианские добродетели. Однако традиционного жития так и не получилось. В "Повести" отсутствуют обязательные для житийного жанра описания чудес и детства.
По-видимому, мы имеем дело с церковной переработкой популярного в народе воинского сказания, добавившей к первоначальному тексту элементы ортодоксального мировоззрения. За вычетом их остается основа, идейное содержание которой выражено темой героизма, самопожертвования и деятельного вклада народа в борьбу за независимость страны. Подобные мотивы не встречаются в официальной церковной литературе того времени.
"Повести о житии Александра Невского" всего в двух списках (XV и XVI вв.) дошло до нас "Слово о погибели Русской земли". Это начало несохранив-шегося произведения о татаро-монгольском нашествии, которое появилось вскоре после падения русских княжеств. Судя по неведомому древнерусской книжности поэтическому проникновению действительностью, мировоззренческие позиции неизвестного автора в корне отличались от господствовавших в тот период в официальной литературе представлений. "Слово о погибели" представляет собой одновременно и плач, и похвалу родной земле в момент постигших ее испытаний. В нем резко проявляют себя черты воззрений, свойственных "Слову о полку Игореве" и более поздней "Задонщине". Идеи этого небольшого, но емкого по мысли отрывка во многом созвучны "Повести о разорении Рязани Батыем" и "Повести о житии Александра Невского".
В "Слове о погибели" создан величавый образ Русской земли, ее погубленной силы. Эта тема перекликается с летописным повествованием о гибели последних русских богатырей. В обоих звучит глубокая скорбь о своей стране, которую некому защитить. Обращает на себя внимание эстетическая окрашенность восприятия трагедии. Гибель земли представлена как гибель красоты ее. В перечислении красот вера и церковь поставлены на последнее место. Не они занимают помыслы автора. Главная ценность для него — земля с ее месточтимыми природными святынями. Поэтическое описание красот родной природы вырастает едва ли не из пантеистического моления. В "Слове о погибели" перечисляются объекты глубоко традиционного пантеистического культа — озера, кладези, крутые холмы и дубравы. Так не свойственный православному трансцендентализму восторг перед величием и красотой тварного мира контрастирует с основной темой произведения, усиливая ощущение трагичности от нарушения привычного порядка бытия.
"Слову о погибели" чужд безысходный пессимизм. В нем заключается глубокая внутренняя вера в то, что загубленная красота родной земли должна возродиться. По извечному закону природы жизнь приходит на смену смерти. Похоже, автор считал, что и в обществе происходят перемены, подобные природной цикличности. Его идеал — сильная княжеская власть и единое государство, примером которого служит держава Владимира Мономаха. Судя по зачину, в несох-ранившейся части произведения надежды на возвращение политической независимости, видимо, должны были быть увязаны с единодержавием. Упоминание в тексте Ярослава Мудрого, Мономаха, Всеволода Большое Гнездо, то есть тех князей, при которых единством укреплялось могущество страны, являлось символом объединения княжеств и всех русских сил. Под надежной защитой Русская земля вернется к жизни, возродится ее красота, умножится слава. Власть временного смертного оцепенения отступит также, как день приходит на смену ночи.
Неудивительно, что полный текст "Слова" не сохранился, а списки, содержащие вступление к нему, как и прочие тексты, отмеченные чертами эпического стиля, — единичны. Излагавшиеся в них идеи социальной активности и недетерминированности земного бытия надприродною силой не могли вызывать сочувствия у ортодоксально настроенных грамотников. Исследователям хорошо известно, как в процессе переписки из вновь составляемых сборников исключались произведения, содержавшие чужеродные в мировоззренческом и политическом отношении примеси.
В общем ряду текстов, дающих эпико-историческое осмысление борьбы с игом, особое место занимает "Задонщина". Предполагают, что она была написана в 80-е гг. XIV в., хотя первоначального варианта этого, во многом основанного на традиционализме, памятника не сохранилось. Из шести дошедших списков преобладают тексты XVI—XVII вв., значительно исказившие древнейшую первооснову. Поэтому в изданиях памятника принято давать сводный, основанный на сопоставлении всех сохранившихся списков вариант. Но и в восстановленном виде авторский текст остается до конца не очищенным от позднейших редактур и вставок. Исследователи отмечают неоднократные перебои стиля. К этому следует добавить идейную чересполосицу, присутствующую в содержании. К ярким поэтическим образам фольклора добавлены рассуждения церковно-религиозного плана. Но даже несмотря на позднейшие напластования можно выделить целый ряд признаков, резко отличающих "Задонщину" от других произведений куликовского цикла.
В прочих произведениях поход Мамая расценивался в плане противостояния вер. Здесь же действия Мамая трактуются как выступление против земли и населяющего ее народа. Среди ценностей, которым угрожает опасность, вера (что показательно) не ставится на первый план. В произведении звучит тревога за судьбу страны в целом, в том числе и церкви.
В "Задонщине" содержится внецерковное истолкование причин победы. Дмитрию, как бы это не показалось парадоксальным с точки зрения господствовавшей тогда церковной идеологии, помогает природа, выступающая в роли благожелательного помощника: "Солце ему ясно на въстоцы сияет и путь поведает"99. Кроме этого, причисленные к лику святых предки — Владимир, Борис и Глеб "молитву воздают за сродники своя" 100. Родовой принцип покровительства соединен с дохристианской темой судьбы. В понимании автора удача наследственно закреплена за родом рюриковичей: "Братья и князи руские, гнездо есмя были великого князя Владимира Киевскаго. Не в обиде есми были по рождению ни соколу, ни ястребу, ни кречету, ни черному ворону, ни поганому сему Момаю"101. Такая постановка вопроса в корне противоположна принципам, сформулированным в теории казней божиих.
Князь в "Задонщине" предстает как наиболее достойный представитель своей земли, как раз в той роли, какую выполняли в эпосе богатыри. Княжеский образ с богатырским сближает также и то, что судьба им определена по рождению (ср.: "на роду написано"). При содействии благорасположенных к человеку сверхъестественных сил русское войско одерживает победу. Фаталистическая вера в судьбу и заступничество, гарантировавшее от действия "божьего батога", нацеливала человека на активное отношение к жизни. Это оптимистическое ("действенное") мировоззрение и нашло отражение в "Задонщине".
С нехристианским отношением к действительности связаны архаичные по своему происхождению образы, многие из которых, как показали исследователи памятника, заимствованы из "Слова о полку Игореве". В "Задонщине" присутствует мотив смертной чаши, плачи по погибшим, восходящая к мифологии символика природы. Добавим, что самому изложению, особенно в начальной, наименее подверженной переделкам, части произведения, придана форма песенной славы, возносимой в честь победы под звон гуслей. Представляется, что двоеверные воззрения, накладывавшие свой отпечаток на идейную жизнь средневековья, нашли какое-то отражение в рассмотренном сочинении.
Ситуация, в которой могли появиться "Задонщина", "Повесть о разорении Рязани Батыем" и подобные им произведения, предполагает, что какая-то часть книжников была свободна от задогматизированного восприятия действительности и в своем творчестве не всегда следовала установкам восточнохристианского вероучения. В XIV в. этому способствовала атмосфера, порождавшая раннее еретичество, которое развивалось на основе двоеверия. Но и оно, в свою очередь, порождалось не вытесненным из сознания традиционализмом мировоззрения, традиционализмом, который не был стерт христианизацией и продолжал оказывать мощное влияние на идейную жизнь древних русичей.
В литературе, кроме уже названных сочинений, довольно безразличное отношение к судьбе греческой православной церкви отразила "Повесть о взятии Царырада крестоносцами в 1204 г.". Гибель святынь и кощунства крестоносцев описываются беспристрастно, без тени негодования и осуждения. Когда в подобной ситуации оказалась Русь, летописцы сконцентрировали внимание не на событийной стороне дела, а на религиозно-нравственных выводах из случившегося.
Яркий пример восходящего к дохристианскому традиционализму вольномыслия дает "Хождение за три моря" Афанасия Никитина. Начнем с того, что тверскому купцу, путешественнику и писателю третьей четверти XV столетия, чужды представления религиозной исключительности. С любопытством познающего человека он вникал в обычаи и верования других народов. Его тезис — "а правая вера Бога единого знать, имя его призывая на всяком месте чисту"102 — отличает сходство монотеистических религий по принципу единобожия. В трактовке единобожия Афанасий отступает от ортодоксальности, постоянно смешивая между собой лица Троицы. Он верит в могущественного и доброго Бога Русской земли, который хотя и выступает как судья, но не карает при жизни.
Некоторые высказывания Афанасия Никитина перекликаются с проблемами, которые резко обозначились в идейной жизни русского общества конца XIV столетия. Намаз он сравнивает с молением земле, зафиксированном, как известно, в учении стригольников. Призыв почитать Бога вне церкви ("на всяком месте чисту") также восходит к учению еретиков, отвергавших институт церкви и развивавших пантеистический культ природных стихий. Требование очищения пространства для отправления ритуала совпадает с одним из пунктов учения греческого философа неоплатоника Плифона, который ставил данное требование в прямую связь с реорганизацией религиозного культа на основе разработанного им пантеистического вероучения.
Нет достаточных оснований говорить о прямой преемственности между идеями тверского мыслителя и новгородскими еретиками-стригольниками. Но какое-то созвучие неортодоксальным воззрениям, восходящим к синкретичной двоеверной, или, точнее сказать, традиционной религиозности, несомненно имеется. По крайней мере, можно смело утверждать, что Афанасий Никитин придерживался представлений оппозиционных теории казней и не придерживался принципа религиозной исключительности православия, который последовательно проводился большинством идеологов древнерусской церкви.
Итак, круг литературных произведений, появившихся в XII—XV вв. и заключавших в себе черты традиционного мировоззрения и традиционной поэтики, очерчивается довольно четко. Основанием для выделения особой группы традиционных текстов служит общий для всех них набор признаков, таких как — признание дохристианских ценностей, следование родовой идеологии и присущие данным сочинениям черты естественного и, как следствие, образно-поэтического, а не мистико-символического восприятия действительности.
Авторы эпико-исторических сочинений на каждое отдельное событие смотрели как на саморазумеющуюся данность ("случай"). В жизни они видели устойчивую форму существования, определенную постоянством цикличности. Природный принцип цикличности переносился на сферу социальной жизни и на осмысление истории. Поэтому на неудачи смотрели как на временное явление, как на нарушение привычного порядка, который неизбежно должен восстановиться. Сознание было постоянно нацелено на ожидание лучшего будущего, в том числе и после смерти. В этом — основа исторического оптимизма глубоко традиционного внецерковного средневекового мировоззрения.
— это цепь случайностей, которая складывается из сплетения отдельных судеб. Считалось, что жизнь каждого отдельного индивида определена судьбой ("долей"). Судьба, в свою очередь, определялась "случаем" — временем и обстоятельствами рождения, а также жизненными ситуациями, в которые попадал человек. На протяжении всего средневековья существовала довольно разветвленная сеть примет и предсказаний, через которые "случай" (каждая конкретная ситуация) получал истолкование. Вооружаясь иллюзорной уверенностью знания о будущем, человек подготавливал себя к предстоящим событиям. Накануне Куликовской битвы к гаданию на исход сражения прибегает сам Дмитрий Донской. В народе подобные способы приобщения к знаниям о будущем были распространены повсеместно. Вера в сверхъестественное покровительство, судьбу и приметы ориентировала на фаталистическое мировосприятие и активное деятельное участие в тех ситуациях, с которыми сталкивала жизнь.
В эпической оценке исторических событий отражена титаническая роль, выпавшая на долю народа (включая князя и дружину) в деле защиты своей страны. Идеал героя архаичен, в нем явственно проступают черты богатырства. Прославляется жертвенное служение ради блага земли и народа. Единство земли и рода скреплено могилами предков, защищать которые не щадя своей жизни считалось священной обязанностью каждого члена родового общества. Эпический богатырь олицетворял собой лучшие качества древнерусского воинства. Эпизация облика князей в литературе традиционного направления — результат общественного признания их заслуг перед Отечеством, свидетельство происходившего сближения различных социальных сил, которое наблюдалось в периоды возникновения общей для всех опасности.
Общественный строй, не знавший неравенства, в условиях которого князь являлся первым среди равных, в древнерусскую эпоху оставался в далеком прошлом. Эпический стиль возрождает воспоминание о старине, как желанном образце идеального социального устройства. Вместе с тем эпическое мироощущение воспринимает действительность такой, какая она есть. После Владимира Ясно Солнышко (Владимир Святославич, крестивший Русь в 988 г.) и Волха Всеславича (Всеслава Полоцкого, героя антихристианского выступления 1071 г.) в эпосе ни один из Рюриковичей не был воспет как герой положительный. Былины рисуют натянутые отношения богатырей с властями, осложнявшиеся несправедливостью князей и их приближенных. Черты социальной неоднородности общества отражены сочинениями, авторы которьж используют приемы фольклорной поэтики и симпатизируют идеалам равенства и справедливости, удерживавшимся в народе.
Мировоззренческая неоднозначность литературного наследия рассматриваемого периода отражает размежевание идейных сил в обществе. Большинство сохранившихся произведений выражают официальную точку зрения.
Написаны они с позиций финалистического провиденци-онализма. Оценка социальной жизни преимущественно сводится к выяснению ее религиозно-назидательного значения. Главным фактором, определяющим общественное развитие, объявляется нравственное совершенствование, которое должно осуществляться в соответствии с требованиями христианской морали. Пропагандируется такой тип отношений между личностью и обществом, в котором была заинтересована церковь в эпоху христианизации. Нормой для самовластной личности, судя по идеальным образцам из ортодоксально-религиозных сочинений, является христианское смирение и мученическая смерть за веру, которые открывают путь к личному спасению. Вырастающая на этой мировоззренческой основе позиция предполагает покорность божественной воле и терпение, из чего следует вывод о социальном и политическом непротивленчестве.
и традиционной книжности Древней Руси.
Произведения, дающие внецерковное осмысление действительности, немногочисленны. Их авторы наряду с христианскими понятиями пользуются традиционными приемами, типичными для народного эпоса. Они применяют архаические по своему происхождению образы и символы, близкие и понятные неохваченному ортодоксальным официозом простонародью, не утратившему после введения христианства традиционализма в быту, верованиях и представлениях. Мировоззрение представителей светской, пронизанной традиционализмом книжности, можно охарактеризовать как дво-еверное. Двоеверие в XII—XV вв. сочетало в себе поверхностное (большей частью внешнее) освоение основных положений православной религиозности с привычными, уходящими корнями в родо-племенную эпоху воззрениями.
Причастностью дохристианского идейного наследия во многом и объясняется то обстоятельство, что несмотря на трагичность эпохи данные произведения написаны с позиций жизнеутверждающего оптимистического мировосприятия, которое при осмыслении истории, не оставляло места безысходному пессимизму, даже в пору самых страшных потрясений.
Примечания.
[1] Это положение убедительно доказано Д. СЛихачевым в его выступлении на научной конференции "800 лет Слова о полку Игореве" (Москва, 19 ноября 1985 г.).
—XTV вв. также преобладают, но рядом с ними часто указываются и крещальные имена.
"трудной песни", должно трактоваться как самозабвение, аффект, как своего рода ратное безумие. Привлекается обширный материал из европейского эпоса, который призван доказать, что буйство специально культивировалось как почитаемый тип ратного поведения и являлось своего рода наваждением, напоминающим религиозное исступление шаманов. В воинских культурах многих народов с помощью специальных упражнений и приема наркотических веществ культивировалось особое состояние, позволяющее не чувствовать боли и совершать чудеса храбрости. А вместе с тем в "Слове" четко и ясно показано, что "буесть" понималась не как бессознательный аффект, но означала глубоко осознанную воинами самозабвенную храбрость в деле защиты своей земли — "храбрая мысль носит ваш ум... на дело в буести!".
[4] Неявную ориентацию автора на христианство иногда выводят из того, что поход приурочен к 23 апреля — дню небесного патрона Игоря. Это обстоятельство имело смысл для Игоря и летописцев. Автора не интересует число. Получается едва ли не наоборот — солярная судьба возобладала над христианскими надеждами.
79 ПСРЛ. Т. 1. М., 1962. С. 398.
80 Там же.
82 См.: Лихачев Д. С. Слово о полку Игореве: Историко-литературный очерк М.; Л., 1955. С. 131-132.
83 См.: Гуревич А. Я. Категории средневековой культуры. М., 1984. С. 118
84 Робинсон А. Н. Литература Древней Руси в литературном про цессе средневековья XI—XIII вв. М., 1980. С. 308.
85 См.: Там же. С. 327. 87
"Слова о полку Игореве" и ее за казчики // "Слово о полку Игореве" и его время. С. 282—321.
87. Термин А. С. Орлова (См. его работу: Слово о полку Игореве. М.;Л., 1946. С. 48).
88 См.: Робинсон А. Н. Литература Древней Руси. С. 219 и след.
89 См.: Рыбаков Б. А. Древние русы // СА. 1963. Вып. XVII. С. 39.
90 См.: Робинсон А. Н. Литература Древней Руси. С. 234.
92 Исключение составляют несколько упоминаний о божьей каре (ПЛДР XIII век. С. 184, 190, 192). Нравственно-религиозный тезис воздаяния не переведен в план историософского принципа. Более того, данные вкрапления в текст явно чужеродны, они дисгармонируют с общим строем произведения. По-видимому, они были вставлены во время одного из промежуточных копирований оригинала.
93 Там же. С. 192.
94 Указ. соч. С. 194. Характерно, что при такой же ситуации в "Сказании о Куликовской битве" даны церковные песнопения.
95 См.: Лихачев Д. С. Человек в литературе Древней Руси. М., 1970. С. 63 и след.
97 Архаические напластования на христианский образ Николы проанализировал Б. А. Успенский. К внецерковной первооснове относится приписывавшееся "русскому Богу" покровительство земле, земледелию и бедным. Отмечена его связь с земными водами. Широко распространены скульптурные изображения Николы, хотя духовенство запрещало изваяния, напоминавшие о языческом кумирослужении (См.: Успенский Б. А. Филологические разыскания в области славянских древностей. М., 1982. С. 34 и след.).
99 ПЛДР ХIV-середина ХV века. С. 102.
100 Там же.
102 Хождение за три моря Афанасия Никитина. 1466—1472 гг. М.; Л., 1948. С. 28.