ТЕОРИЯ КАЗНЕЙ БОЖИИХ КАК СПОСОБ ОСМЫСЛЕНИЯ ИСТОРИИ
Пройдем по страницам летописей и убедимся, насколько сильным оказался в древнерусской мысли импульс, сообщенный библейско-апокрифической идеей.
Начнем с описания Лаврентьевской летописью татаро-монгольского разорения в 1237-ом и последующих годах. Автор летописных записей не находит в прошлом своей страны потрясений, которые можно поставить в сравнение с последствиями нашествия. Не надо быть большим знатоком истории, чтобы сделать неутешительный вывод: со времени крещения не знала Русь такого зла и напасти.
От скорбного повествования о печальной участи страны автор переходит к толкованию скрытого смысла, который, по его мнению, проявился в кровавых событиях. Силой, которая вершит судьбу народов, объявляется Бог: "За умно-женье беззаконий наших попусти Бог поганыя не акы милуя их, но нас кажа, да быхом встягнулися от злых дел"55. Но Бог не может быть источником зла и страданий. Божественное вмешательство в земную жизнь вынужденно, а напускаемые страдания — не самоцель. Русичи сами, впав в беззакония, навлекли на свою голову наказания. Творец, по глубокому убеждению древнерусского писателя, своими действиями, несмотря на всю их беспощадность, не только не являет агрессивность и зло божественной природы, а, наоборот, проявляет высочайшее человеколюбие: "Душа бо еде казнима всяко в будущий суд милость обрящет и лгыню от мукы"56. Так формулируется в памятнике один из важнейших нравственно-философских принципов теории казней. Согласно ему причина казни не в гневе, а в милости, которую оказьшает Вседержатель казнимым ради их собственного спасения. Напасти, претерпеваемые людьми, таким образом, получают божественным судом санкционированное оправдание.
Божья кара, по мысли летописца, должна способствовать исправлению в первую очередь религиозного, нравственного состояния общества. Видимо, по понятию нашего книжника, отступления от правоверия приняли такой масштаб, что существованию православия на Руси угрожала реальная опасность. Ведь Бог вмешивается в ход событий, чтобы "не оскудела правоверная вера христьянская"57. Глубине заблуждения соразмерно суровейшее из возможных на земле возмездий. По мысли книжника, очистившиеся страданиями должны отрешиться от неверия и заблуждений. Страх и смирение перед карающей десницей — путь покорности божьей воле, ибо "очи... Господни на боящаяся его, а уши его в молитву их". Этого, если судить по материалам проповедей, антиязыческих поучений, да и других источников о религиозно-бытовом состоянии общества, как раз и не было в домонгольской Руси.
В летописи находим несколько иные оттенки обоснования благости божьей казни. Например, в повествовании о гибели в 1238 г. в татарском плену ростовского князя Василька Константиновича мотив казни сливается с мотивом мученичества. Страдания, выпавшие на долю плененного князя, уподобляются возмездию, которое "Бог наведе грех ради мой (т. е. за прегрешение Василька — В. М.)". Одновременно герой повествования вводится в состояние конфликта вер: "нудиша Василка много безбожнии Татарове в поганьской быти воли... он же повинуся обычаю их и никакож не прият и пищи их ни питиа их, но сице противу им глаголаше..."58. Переживая унижение и поругание Василько принимает эту небесную кару как мученический венец. Таким образом, перед нами не классический агиографический пример личного подвижничества и мученичества за веру, а нечто иное. Все свершается судом божьим ("... и тако скончашас те судом Божьим")59. При этом назначение мученической кончины за веру и за грехи — служить примером другим русским князьям, чтобы "до конца не оскудела вера хрестьяньскаа"60.
Ростовский князь своей смертью, которой предшествуют испытания, смывает прижизненные прегрешения. С одной стороны, мученичество в памятнике обрисовано как угодное Богу служение, с другой — истязания, которым был подвергнут в плену Василько Константинович, поставлены в один ряд с небесной карой. Если теперь сопоставить историю Василька с летописными оценками нашествия, то оказывается, что божья кара, постигшая русских, — это тоже своеобразное коллективное мученичество для всего народа. И в личном плане, как в случае с князем, и для всего общества мученичество и казнь одинаково открывали путь через страдания к спасению. Общим местом рассказа о мученической кончине Василька с летописными пассажами о "божьем батоге" оказывается нравственно-назидательное значение казни-мученичества: она должна служить укреплению православия и способствовать исправлению религиозной жизни в стране. Но есть и расхождения. Если мученичество в христианской традиции было показателем крепости веры, как это и было в случае с Васильком, то мучения, навлекаемые божьим судом на страну в XIII столетии, увязывались летописцем как раз с обратным — с недостаточной твердостью в вере или даже отсутствием таковой. Образ Василька соединил в себе муки грешного с высоким предназначением страстотерпца, принимающего смерть за веру.
В теории казней наряду с религиозным порой резко обнажалось социально-политическое предназначение божьей кары. Если для Лаврентьевской летописи, например, идеалом и гарантом благополучия Русской земли является высоконравственное поведение граждан, то уже Тверской летописный свод таковым идеалом считает справедливую и крепкую власть удельных правителей, от которой ставилась в зависимость судьба страны и народа. Межкняжеские раздоры объявляются главной причиной постигших страну бедствий. "Гордости ради и величание рускых князь попусти бог сему быти", — пишет тверич о первом, трагическом для русских дружин столкновении с татарами в 1223 г. Авторская оценка событий наиболее четко сформулирована в полулегендарном рассказе о гибели последних русских богатырей, которые, служа различным князьям, истребляли друг друга и тем ослабили Русскую землю. Оставшиеся в живьж не смогли противостоять натиску татарских войск на Калке. Согласно летописи все это происходит не само собой, а по воле Всевышнего, который сначала отнял силы у Русской земли (ее богатырство), а затем уже послал расправу — Батыево нашествие 1238—1242 гг.
Характерно терминологически-смысловое оформление текста: Бог не казнит, а только смиряет Русскую землю. Причины поражения коренятся в раздробленности и вражде властителей — главных виновниках бедствий. Но и народ, на долю которого по вине князей выпали страдания, по мысли летописца, не менее достоин выпавшей ему горькой участи. Он не извлекает уроков из посланных в наказание за прегрешения бедствий и не желает обратить свои взоры к Богу. Летописец сокрушается, что люди русские снова и снова возвращаются ко злу, "яко пси на своа бльвотины". Отсюда следует, что не только князья, но вся земля согрешила и достойна жестокого наказания.
Как видим, теория казней дает в данном случае расширенную трактовку исторического бытия: фольклорно-сим-волический план переводится в конкретно-исторический. Кроме того, тверской летописец не ограничивается обличениями недостойной православия жизни народа, он смело распространяет критику на социальные верхи общества61.
Свой классический и законченный вид древнерусская теория казней получила в произведениях видного мыслителя, крупного политического и церковного деятеля Северо-Восточной Руси Серапиона Владимирского. Известно, что он был иноком Киево-Печерского монастыря, а в последние годы жизни занимал епископскую кафедру во Владимире (1274—1275 гг.). Достоверно установлено, что его перу принадлежат пять Слов и Поучений, с которыми видный древнерусский проповедник обращался к своей пастве. Одно из них датируется 1230-м, остальные 1274 г.
Сквозная тема сочинений Серапиона — падение нравов и христианского благочестия. Ими, по убеждению древнерусского иерарха и проповедника, вызваны многочисленные беды, включая и утрату независимости страны. Самым опасным и самым распространенным грехом называется в Поучениях отступление от правоверия. Нашествия татар и стихийные бедствия, по аналогии с летописными комментариями, трактовались как наказание за уклонение общества к язычеству, которое, судя по содержанию проповедей, приобрело в то время массовый характер. В своих современниках он видит не христиан, а маловеров (читай: двоеверов — В. М.). Несмотря на то что уже несколько столетий назад Русь приняла христианство, продолжаются беззакония, творящиеся по "поганским" обычаям. Епископ призывает всем сердцем обратиться к христианству и отвести от себя беды и напасти. В противном случае от Бога последует еще большее наказание. Он подчеркивает, что народ сам навлек на себя ярость Вседержителя. Пламенное слово обличения бередило незаживающие раны, обнажая в памяти не забывшиеся еще трагические последствия разорения. Упоминание их в связи с неизбежностью небесной кары должно бьшо устрашающе действовать на сознание народа, склонять его к покаянию62.
Еще до Серапиона в теории казней явственно проявлялся мотив непротивления и покорности постигшей судьбе. Вспомним хотя бы повествование о мученической гибели Василька, проявившего смирение и покорность перед выпавшей на его долю участью. Та же самая идея у владимирского епископа выражалась в утверждении, что божьему гневу невозможно противиться63. С такой мыслью о смирении появляется один из защитников Русской земли на страницах Тверской летописи. Это владимирский воевода Петр, остановивший 3 февраля 1237 г. готовых выйти навстречу татарам князей. В уста ему вложены следующие слова: "Несть мужества, ни думы, силы противу божия посещениа, за наше съгрешениа"64. В условиях борьбы с внешними врагами подобные настроения вряд ли могли способствовать мобилизации сил для отпора захватчикам. Правда, мысли формулировались в летописи задним числом, как бы объясняя причины поражения. Но даже позже, в условиях практически безнадежных для оставшихся в живых, призыв Серапиона к всеобщей любви звучал как-то пораженчески, примиряя с утратой независимости страны65. Конечно, нужно было накопить силы и от десятилетия к десятилетию проводить политику, завещанную Александром Невским, но можно ли было примирять с положением рабства, идеализируя поработителей? А ведь в конце XIII в. владимирский епископ ставит "безбожных" татар в пример погрязшим в грехах маловерия соотечественникам66.
Если в XII в. сторонники теории казней не подвергали сомнению необходимость активного отпора внешним врагам, а проповедь смирения сливалась с призывом к прекращению розни, то в понимании Серапиона и его современников "ненавистное иго превращается чуть ли не в благодеяние, возвышающее душу народа"67"духовенство, рассматривая хана как «божий батог», непрестанно внушая народу мысль о смирении, слепой покорности завоевателям, глушило всякие проявления протеста против ига и считало неуплату дани тяжким грехом"68.
Зададимся вопросом: могла ли в тех исторических условиях проповедь покорности вызвать сочувствие у населения страны? Сам Серапион вынужден был признать, что его призывы не достигают цели. В фольклоре и в целом ряде произведений периода татарского владьиества звучал призьш к активной борьбе за независимость. Проповедь смирения шла вразрез и с интересами государственной власти, мобилизовавшей силы для борьбы с внешней опасностью. Не случайно в XIV в., в связи с активизацией антитатарской политики и первыми успехами в борьбе с поработителями, происходит эволюция религиозно-философской концепции божьей казни.
"божьего батога". Однако инерция объяснять события привычным образом продолжала действовать. Книжники приспосабливают теорию казней к изменившимся историческим условиям.
В подновленном виде она присутствует в "Повести о Куликовской битве", которая входила в состав Троицкого свода 1408 г., сгоревшего в пожаре Москвы 1812 г. С одной стороны, поход Мамая расценивается как казнь русскому народу за его грехи, с другой же — победа над татарами объясняется божьей милостью: "Се же бысть грех ради наших въоружаются на ны иноплеменницы, да быхом ся отступили от своих неправд... Но милосерд бо есть бог человеколюбець, не до конца прогневается на ны..."69. Из общего контекста следует, что русский народ не заслуживает благорасположения Творца. В развитие этой мысли достижение победы ставится в заслугу исключительно одному князю Дмитрию, который рисуется в чертах идеального правителя и образцового христианина. Всем изложением подчеркивается, что только достойным Бог дарует свое покровительство, а единственным достойным оказывается Дмитрий Иванович70.
Согласно "Повести" отнюдь не ратным превосходством воинства и не личными качествами полководца решается исход битвы. Ход событий вершится вмешательством Промыс-лителя. Орудием божьей воли согласно памятнику является Дмитрий. За свое примерное смирение перед Богом, за чистоту правоверия он удостаивается всевышнего покровительства и победы: "Господь бог един вожаше его, и не бе с ним бог чюждь"71. Показана в сочинении и типичная для теории казней роль ангельского чина: на стороне христиан сражается небесное воинство, которое и побивает неверных татар.
"Повести" как поход против христианства. Поражение Мамая — это казнь татарам за их безбожие, в отношении которых "божий батог" действует так же, как он действовал, если судить по предшествующим текстам, в отношении вероотступников и язычников на Руси. Божий гнев, падающий на голову татар, вызван той же причиной, что и многочисленные летописные (и вне-летописные) примеры небесной кары. В обоих случаях исходной причиной мучений и бедствий казнимых оказывается "поганство". Дистанция между потерпевшими поражение неверными и все еще достойными божьей кары русскими в глазах автора сочинения о Куликовской победе невелика.
С тех же идейно-мировоззренческих позиций, что и "Повесть о Куликовской битве", написано "Сказание о Мамаевом побоище", датируемое началом XV столетия72.
"Сказание" трактует пришествие татарских войск в духе теории казней, но с введением поправок на милующую десницу Господню: "Нъ не до конца прогневается господь, не в веки враждует"73. Оба произведения роднят и другие черты. Автор "Сказания" как бы абстрагируется от описания напряжения сил, которые были вложены в победу. Разгром врага приписьшается единственно действию божественной воли: "И възвыси бог род христианский, а поганых уничижи и посрами их суровство... Подобаеть нам поведати величество и милость божию, како сътвори господь волю боящихся его, како поспособьствова господь великому князю Дмитрию Ивановичю и брату его..."74.
По убеждению автора произведения, победа обеспечивается не ратным превосходством, а безупречностью в делах веры: "Аще кто к богу веру з добрыми делы и правду в сердци дръжыт и на бога упование възлагаеть, и того человека господь не дасть в поношение врагом быти и в посмех"75 Автор "Сказания" подчеркивает, что благорасположение небесных сил Дмитрий заслужил тем, что строго исполнял заповеди, искренне покаялся в греховности, вручил себя воле божьей и страстными молитвами отвел от страны погибель. Христианская покорность ценится выше, чем талант полководца.
В рассматриваемом сочинении, точно так же как и в "Повести о Куликовской битве", выпады против язычества адресуются татарам. В контексте сочинения, рисующего противоборство христианства с иноверцами, татары олицетворяют "поганство" вообще, в том числе и остатки славянского язычества. В этом отношении показателен тот факт, что Мамаю приписывается поклонение славянским язьиеским богам — Перуну и Хорсу. По логике произведения действующая в отношении иноверньж захватчиков казнь угрожает всем, кто не примет благочестия, заповеданного высоконравственным, идеальным Дмитрием. Автор "Сказания" как бы предостерегает: содействие Бога стране временно, милость может вновь перемениться на казнь, которая обрушится на головы непокорных.
Подходящие для того обстоятельства не заставили себя долго ждать. Вторжение войск Тохтамыша в 1382 г. трактуется в Троицкой летописи по аналогии с объяснениями, которые давал Серапион событиям полуторастолетней давности. В описании вьшавших на долю страны потрясений уже ничто не напоминает о проявившейся двумя годами раньше милости божьей. "Си вся приключишася, — пишет о разорении столицы летописец, — на христианскомь роде от поганых за грехы наши... и бысть им (т. е. русским — В. М) четверообразнаа пагуба, пръвое — от меча, второе — от огня, третие — в воде по-топоша, четверътое — в пленение поведени быша"76. Оказывается, население Москвы было достойно такой же казни, какую испытали на себе безбожные татары в 1380 г.
Как видим, в истолковании событий конца XTV—начала XV вв. русские книжники руководствовались теоретическими принципами, разработанными в теории казней. Но поскольку они жили в период мужания национального сознания, во время надежд и переменных успехов, через которые Русь шла к своему могуществу, резко сокращалось количество потрясений, которые можно бьшо уподобить "божьему батогу". Кроме того, надо бьшо дать объяснение успехам, победам и достижениям в деле государственного строительства. Все это ограничивало возможность толкования вмешательства небесных сил в ход земных дел, как вмешательством только деструктивного. Постепенно начал изменяться утвердившийся в XIII в. стереотип. В новой обстановке мысль о причастности сверхъестественных сил к происходившим событиям реализуется в формуле, где говорится о непрерывном попечительстве Творца над страной, выражавшемся то в казни, то в милости: "Аще и дасть врагом нашим время прийти на ны, ранами смиряя неправды наша, милости своея не отведе до конца..."77
Из обширного спектра идей "Откровения Мефодия Патарского" и примыкающих к нему апокрифических памятников в древнерусской литературе, как видим, привилась и получила развитие идея сверхъестественной кары.
За три столетия отпочковавшаяся от апокрифов теория казней претерпела определенную эволюцию. По сравнению с первоисточником постепенно были смещены акценты в сторону провиденционалистского истолкования бытия. После внесения поправок, допускавших наряду с деструктивным также и благотворное вмешательство божества в земные дела, не оставалось ситуаций, в объяснении которых можно бьшо бы обойтись без сверхъестественньж причин. В XII—XIII вв. на исторический процесс смотрели как на сплетение случайностей, которое складывалось из поведения отдельных людей, поступавших согласно личному волеизъявлению. Предопределенность видели только в поворотных моментах жизни общества. Учение о самовластии человека исключало внешнюю детерминированность его действий.
После того как на рубеже XIV—XV вв. русские мыслители при объяснении всех событий стали руководствоваться принципом всеобщего божественного попечительства, единственным Творцом истории объявлялся Бог, который "елико хощеть, тъ и творить". Согласно такой религиозно-философской концепции течение земного бытия предопределено от начала до конца во всех деталях. Поэтому в отношении Куликовской битвы говорится, что "сий день сътвори Господь". Заранее определены сроки, исход и потери в сражении "богом изволена-го, в нь же имать пасти трупи человечая". Предопределено рождение Дмитрия, о котором говорится, что он не мог родиться от других родителей. Эти и подобные им мысли присутствуют в "Сказании о Мамаевом побоище", "Сказании о житии великого князя Дмитрия Ивановича", сочинениях Епифания Премудрого и ряде других произведений, главным образом агиографического характера.
Согласно древнерусской теории казней ход жизни находится в прямой зависимости от религиозно-нравственной ситуации в тот или иной хронологический отрезок времени. С переменами нравственного состояния общества периоды благополучия сменяются периодами упадка, а сам ход перемен вершится по воле Творца. Из этого следует вывод, что даже самые страшные потрясения не грозят устоям человеческого существования. Поэтому и невзгоды не должны повергать в отчаяние. Надежды на лучшее будущее связываются с моральным перерождением общества. Для этого достаточно оставить неверие и строго следовать заповедям православия.
жизни. Этим обусловливается ее мрачный, пессимистический характер78 чередование оценок, смещение акцентов внутри провиденционалистической историософской концепции.
Провиденциализм в приложении к поведенческой мотивации действий сковывает личную активность человека. Поэтому с мировоззренческой основой теории казней самым тесным образом связана проповедь покорности божественной воле, включающей терпение и необходимость строгого соблюдения заповедей вероучения. Угодная Богу покорность, которая вырастает из смирения перед выпавшими напастями, создает установку на социальное и политическое непротивленчество.
Примечания.
55 ПСРЛ. Т. 1. С. 462.
57 Там же. С. 469.
58 Там же. С. 519.
59 Там же. С. 521.
60 Там же.
"Житие Авраамия Смоленского", касающееся описания тех же самых событий и составленное в 30-х гг. XIII в. (автор не был еще знаком с трагическими последствиями погрома конца 30—начала 40-х гг.), также рассматривало появление степных орд в 1223 г. как божий гнев. Одновременно в "Житии" присутствует вера в божественное попечительство государству и народу, его населяющему. Вера эта связана с надеждами на то, что гнев божий еще возможно укротить. Прозвучавший в произведении мотив переменчивости божьего расположения получит более широкое распространение в благополучные века русской истории, но исходные основы его, как видим, были заложены в ранних русских текстах, касающихся темы божьей кары.
62 См.: ПЛДР. XIII в. М., 1981. С. 440-454. Поучения Серапиона можно сближать с целым рядом полемических слов и антиязыческих поучений, взявших на идейное вооружение теорию казней. Теория исключала всякую возможность идейных компромиссов, призывая отступников к беспрекословному покаянию и повиновению церкви: "аще ли к тому рече осуждаете я заповедии моих то наведу на вы мечь отомщающи вся суды моя... и будет земля ваша пуста" (Рукопись РНБ. Софийское собр., № 1262. Л. 73). Появление этой теории с самого начала было вызвано потребностями идейной борьбы с отступлениями от ортодоксальности и уклонением в язычество. Антиязыческая заостренность не потеряла своей актуальности ни в XIII в., ни позже. Согласно "Измарагду" (XIV в.), "зде многа скверныя мучит Бог, аще злоб ся не останут и не покаются истинною" (Архангельский А. С. Творения отцов церкви в древнерусской письменности. Т. IV. Казань, 1890. С. 135. Далее: Творения...). '' Слово Иоанна Златоуста яко несть грешным муки " свидетельствует, что в древнерусском обществе не верили в учение о посмертном воздаянии за грехи: "некыи грехолюбца глаголюща, яко на страх токмо мукою претит" (Творения... С. 134). Поскольку абстрактные, далекие от привычных воззрений на загробное существование положения вероучения не имели признания, идеологи православия обратили в аргументы наглядные уроки истории. Свой метод они определили так "и зде Бог мучит. Да егда глаголом не веруете прещения поне делом веруйте мучения" (Творения... С. 135). Суд при жизни - что может быть нагляднее для увещевания привыкших конкретно мыслить вчерашних язычников! Всякий возможный упрек в несовместимости жестоких наказаний с божественным человеколюбием предусмотрительно снимался введением тезиса свободного уклонения человека ко злу. По "Златострую" "сами на ся гнев божий приводим наших ради злоб, от Бога всегда казни приходят на нас..." (Творения... С. 212). Все невзгоды человек вызывает на свою голову сам, и как бы ни повернулось колесо истории, верным оказывается пророчество: "Праведен еси, господи, и прави суди твои". Величие народу и земле даруется тогда, когда беспрекословно выполняются божественные правила: "Тогда нам вся благоя строение от Бога подаваема бывають. Мир в земли, обилие плодом и врагом отдаление" (Рукопись РНБ. Софийское собр.,№ 1262. Л. 72).
63 См.: ПЛДР. XIII в. С. 444-448.
64 Там же. С. 164.
65 См.: Там же. С. 448.
67 Будовниц И. У. Общественно-политическая мысль Древней Руси: (XI-XIVBB.). M., 1960. С. 326.
68 Там же. С. 327-328.
69 ПЛДР. XIV-середина XV в. М., 1981. С. 126.
70 Здесь уместно сопоставить трактовку'' Повести о Куликовской битве" с рассказом о гибели последних русских богатырей из Тверского летописного свода. И тут, и там расположение Бога к земле Русской поставлено в зависимость от нравственного облика ее властителей. Только в одном случае оценка дается со знаком плюс, а в другом со знаком минус. Соответственно в первом случае Творец проявляет благосклонность, а во втором — посылает казнь.
72 Памятник включает в себя много устных преданий, но церковный элемент в нем решительно преобладает над фольклорной поэтикой.
73 ПЛДР. XIV-середина XV века. С. 134.
74 Там же. С. 132.
летописец не скрывает своей антипатии к московскому князю, выставляя его главным виновником случившегося. Вчерашний победитель татар по воле толкователя событий выводится из-под божественного покровительства, и тем самым он выставляется виновником бед, выпавших на долю страны.
77 Там же. С. 254. 154
78 В некоторых произведениях древнерусской литературы историческое видение действительности восходит к иным, нежели теория казней, мировоззренческим основам (см. разделы: "Традиционные способы осмысления истории", "Историософия оптимизма Илариона", "Небесные покровители: культ святых и оптимистическое восприятие истории").