ПРЕДСТАВЛЕНИЯ О РОЛИ ВЛАСТЕЙ В ИСТОРИЧЕСКИХ СОБЫТИЯХ
Философско-историческое осмысление действительности заключают в себе те сюжеты древнерусской литературы, в которьж дается обоснование существующему общественному устройству, формулируется оценка внутриполитического состояния страны, излагаются взгляды на характер светской и духовной властей, вырабатываются принципы отношений между священством и царством.
Встречаются различные толкования этих вопросов.
С позиций теологического мировосприятия, раздваивавшего мир и выделявшего в универсуме область быстротекущего переменчивого бытия и область вечньж и неизменньж идеальных сущностей, в земном стремились усмотреть отражение небесного. В русских переводах Иоанна Дамаски-на и Иоанна экзарха Болгарского порядок и соразмерность, наблюдаемые в природе и обществе, приписывались мудрости Творца. В них усматривалось некое подобие небесному устроению. Сформулированный в Св. Писании принцип иерархии имел одновременно и религиозный, и социальный смысл. В произведениях русской средневековой письменности данная установка реализовывалась при разграничении авторами древнерусских текстов различных социальньж групп, над которыми возвышался князь.
"пошел", "взял", "победил" и т. д.). При описании претворения воли князя в лучшем случае упоминаются его приближенные из числа феодальной знати или дружины. Прочие сословия выступают в виде обезличенной массы — владимирцы, псковичи, новгородцы. Лишь в редких случаях представители из народа называются в источниках по именам. В описании Липецкой битвы 1216 г. Новгородская первая летопись называет Дмирта-псковитина, Антонина-котельника, Ивана Прибышинича-ткача. В описании осады Москвы Тохтамышем в летописании упомянут суконник Адам, сразивший стрелой "некоего князя ордынского". Можно предположить, что подобные прорывы наблюдаются там, где к летописанию были причастны выходцы из демократических слоев.
В официальной литературе преобладает обобщенно-обезличенное восприятие народа, типичным примером которого является перечисление потерь в "Сказании о Мамаевом побоище", описание боевых действий в "Повести о Куликовской битве", владычном летописании и памятниках агиографии.
Князь рассматривался как полновластный властитель своей страны. Княжеское слово — закон. Его отношения с подданными чем-то напоминают небесное единоначалие. Более того, считалось, что действиями земного властителя руководит промысел. С одной стороны, идеологи древнерусской церкви утверждали авторитет светской власти, с другой — создавали образ идеального правителя. В произведениях XIII—XV вв. неоднократно подчеркивалось, что Бог благоволит христолюбивому князю, а недостойного карает, от чего страдает и вверенная ему земля.
В литературе периода монгольского завоевания сформулирован принцип божественного происхождения власти, обладание которой не может осуществляться по человеческому самохотению вопреки божественному волеизъявлению. Новгородская первая летопись под 1217 г. повествует о вероломном убийстве Глебом Владимировичем и его братом Константином шести рязанских князей. Действия братьев осуждаются не с позиций христианской морали. Содержащаяся в летописной статье критика более глубока. По мысли автора корыстные замыслы Глеба и Константина противоречат промыслу Вседержителя: "И не веси окаяьне божия смотрения: даеть власть ему же хощеть, поставляеть цесаря и князя вышний"140.
В XIV—XV вв. действием промысла объяснялись все исторические события, в том числе и принятие власти, с которой связывались политические, военные и прочие мероприятия в стране. Характерна в этом смысле теоретическая установка, содержащаяся в "Слове о житии великого князя Дмитрия Ивановича", составленного не ранее середины XV века. Согласно этому произведению, помещенному в летописных сводах под 1389 г. в связи с известием о смерти героя Куликовской битвы, о московском князе говорится, что он "Богомь дарованную приим власть и с Богом все творя велие царство створи и настолие земли Руской яви"141
Божественное избранничество князя на общественное служение можно рассматривать как частный принцип божественного избранничества, детально разработанный в житийной литературе. Принятие бремени власти, равно как и подвижническая жизнь святых угодников, от рождения и до смерти ставятся в прямую зависимость от божественного замысла. Провиденциалистское объяснение княжения, как обязанности предуготованной свыше, предполагает священный авторитет власти. Однако вопрос не ставится так, что святостью и непогрешимостью обладает любой властитель. Древнерусские апологеты светской власти считали, что каждый князь должен оправдать свое предназначение приверженностью к христианским добродетелям. В религиозно-назидательных отступлениях летописных статей подчеркивалась связь между судьбой страны и нравственным обликом ее правителя. Произведения куликовского цикла отразили стремление некоторьж авторов создать на примере Дмитрия Донского образ идеального князя. Ратные успехи и политический авторитет того или иного князя объяснялись тем, что Бог прославляет достойных.
Неудачи и бедствия, как уже говорилось, объяснялись действием божьего батога. Социальное звучание теории казней смыкалось с теоретике-богословскими принципами, согласно которым всему в тварном мире уготовано свое определенное место, во всем господствует заложенный Творцом порядок. В соответствии с этим общественное устройство должно восприниматься как Богом данная реальность, отмеченная печатью божественной благости и разумности. Поэтому и завоевание Руси в большинстве источников не было расценено как абсолютный социальный распад и дисгармония. В нарушении привычного течения дел видели определенным образом организованный порядок, что привело таких русских мыслителей как Серапион к оправданию бедствий и утрат, включая потерю политической самостоятельности страны. В представлении книжников русские князья оказались достойны выпавших на их долю испытаний. Они разделили единую со своими подданными участь. Все общество, о нравственном перерождении которого безуспешно заботилось духовенство, постигла суровая и справедливая, по мысли церковных писателей, кара.
Характерно, что и процесс дробления Руси на уделы, который предшествовал монгольскому завоеванию и явно шел вразрез с монархическими симпатиями православной идеологии, не вызывал тревоги в кругах церковных идеологов. Епископы, игумены и монахи-летописцы убежденно отстаивали политические интересы того князя, на территории которого они жили. На изменение общественно-политической ситуации в стране смотрели как на предопределенность свыше. Призыв к объединению, содержащийся в таких памятниках как "Слово о полку Игореве" и летописный рассказ о гибели последних русских богатырей, являлся скорее исключением, чем правилом. Кроме того, процесс дробления, сопровождавшийся ослаблением светской власти и одновременным усилением церкви как единственной централизованной организации в условиях раздробленности, объективно подготавливал почву для последующего спора о священстве и царстве.
Вопрос о взаимоотношениях церкви и государства впервые встал тогда, когда русские князья осознали необходимость выбора веры и крещения страны. Установленная Владимиром Крестителем десятина в пользу церкви, а также попытки введения автокефалии, связанные с именами Иллариона, Климента Смолятича и Федорца Владимирского, указывают на серьезные намерения светской власти полностью подчинить своей воле церковную организацию. Подобного рода тенденции были связаны с централизацией власти в руках князя и независимым активным внешнеполитическим курсом страны. Однако политические интересы Византии, поставлявшей кадры высших церковных иерархов, широкая организация монастырского образования на византийский манер, постепенное укрепление экономических и политических позиций духовенства — все это порождало теократические устремления в среде церковных властей, а соответственно и идеологическое обоснование этих интересов. За свою многовековую историю церковь пережила состояние подчинения, союзничества, компромиссов и, наконец, прямой конфронтации с государственной властью. Начиная с подчинения нравственно-бытовой сферы жизни общества, церковь постоянно стремилась к расширению своего влияния. К концу XV в. со всей остротой встал вопрос — какая из двух сил в государстве является ведущей. Но открытому провозглашению тезиса о превосходстве священства над царством предшествовала подготовительная идеологическая работа.
—XV вв. в рамках теории казней разрабатывается идеология сильной церкви. Согласно образу идеального правителя, сформированного в соответствие с запросами духовной власти, светский властелин должен обладать такими главными качествами как послушание, смирение и глубокое уважение к церкви. Проведение данного принципа в жизнь должно бьшо открыть неограниченные возможности контролирования деятельности властей, а затем и подчинения их интересам церкви. Распространяя свои взгляды через письменность, проповеди и личные наставления власть имущих, церковь стремилась к тому, чтобы князь отвечал идеалу христианского монарха. Согласно собирательному идеальному образу властителя в древнерусской книжности светская власть должна бьша заботиться об утверждении правоверия, истреблять языческие пережитки и ереси. Деятельность в этом направлении государственного аппарата явно не удовлетворяла церковных идеологов, о чем свидетельствуют поучения иерархов князьям. Выдвигая такие задачи, церковь реально бьша вынуждена довольствоваться разделением функций, круг которых четко очерчивался светским и церковным законодательством.
контролю и воле духовенства аппарат.
Чтобы выработать в сознании правящего класса представления об угодном Богу и церкви служении, пропагандировались откомментированные соответствующим образом примеры мученической гибели русских князей в Орде, а также созданный в "Слове о житии" и памятниках куликовского цикла явно идеализированный образ московского князя Дмитрия. На смирение власть имущих бьша нацелена проповедь, развенчивавшая "славу мира сего". В религиозно-назидательньж отступлениях теоретики божьего батога противопоставляли вечное — тленному, преходящему. Сила, которой обладает властелин, — земная слава, победы, почести и богатство обесценивались.
Выдвигавшееся в то время требование христианского благочестия и вручения себя попечительству промыслителя не могло вызвать симпатию государственных деятелей. Следование этой мировоззренческой установке лишало светские власти как самостоятельности, так и инициативы, столь необходимых в политических и военных мероприятиях. Сформулированный в религиозной литературе XIII—XV вв. идеал расходился с практикой. Ему не следовали ни Александр Невский, ни Даниил Галицкий, ни Дмитрий Донской, ни другие князья рассматриваемой эпохи.
В наиболее резкой форме идея превосходства духовной власти над светской сформулирована митрополитом Киприаном, находившимся в открытой вражде с Дмитрием Ивановичем. Великий московский князь сделал попытку своей волею поставить на митрополию Митяя и упорно не желал принимать поставленного на это место из Византии Кип-риана. В условиях борьбы за митрополичий стол и возникло послание, в котором резко осуждаются попытки светской власти по своему усмотрению распоряжаться делами церкви. Написанное в 1378 г. послание адресовано Сергию Радонежскому и Федору (племяннику Троицкого игумена, ставшего с 1390 г. ростовским епископом). Защищая свои права и сетуя на бесцеремонное выдворение митрополичей свиты из столицы, он обвиняет своих корреспондентов в малодушии и боязни княжеского гнева. По убеждению Киприана, боязнь власть придержащих может быть свойственна мирянам. Монахов же, которые отрешились от всего мирского, ни гнев, ни преследования со стороны властей не могут устрашить.
превосходства духовенства над представителями государства. Аналогичную ситуацию предусматривал Трифоновский сборник XIV в. В интересах сильной и независимой от государства церкви в нем сформулировано требование обязательного церковного регулирования деятельности князей, тщательное контролирование соблюдения ими норм поведения. На духовенство возлагалась обязанность "непостыдну быти противу царем и князем и властителем непокоривым". Отступивших от законов церковь призвана обличать, наставлять и направлять на путь истинный.
В литературе рассматриваемого периода имелись и иные высказывания. В "Житии Авраамия Смоленского" повествуется о том, как князь вершит суд по духовным делам, узурпируя юрисдикцию церкви. Факт нарушения церковных привилегий не вызьшает негодования и осуждения у автора жития. Право князя вступаться в дела церкви обосновывает в своем послании Акиндин. Этих взглядов, очевидно, и придерживался Дмитрий, когда выдвигал кандидатуру Митяя в противовес Киприану. В противоположность такому мнению поддерживаемое Константинополем высшее духовенство ратовало за сильную церковь и стремилось установить контроль за деятельностью княжеской власти. Этим идеологическим задачам служила теория казней божиих.
Для произведений, стоявших вне ортодоксального круга, признаки социальной неоднородности общества не воспринимались по аналогии с небесной иерархией. В них чаще говорится о народе в целом, в чем проявляется архаичный социальный стереотип, возможно, восходящий к "золотой" дружинной эпохе. В таких произведениях, как "Житие Александра Невского", рязанское предание о Евпатии Коловрате и "Задонщина", наряду с чертами эпического стиля можно встретить такие сюжеты, где представители низших сословий поставлены в один ряд с выходцами из княжеско-боярской среды. Доблестно сражавшиеся за Русскую землю представители феодального сословия здесь предстают частью народа, вместе с которым они встают на защиту страны. Если эпический богатырь олицетворял собой лучшие качества всего народа, то эпизация облика князей в литературе отражала в идеализированном облике заслуги власти, в редкие моменты сближения верхов и низов общества перед лицом внешней угрозы. Немногочисленные эпические образы князей — Владимира Святославича да Волха Вселавича — ностальгическое воспоминание о патриархальной эпохе с ее порядками всеобщего равенства.
Если в центре внимания теории казней находилось религиозно-нравственное состояние древнерусского общества, то представители традиционной историософии, отталкиваясь от иньж мировоззренческих установок, болезненно реагировали на бедствия страны, резко осуждая смуты, удельные неурядицы и войны. Принимая близко к сердцу пагубные последствия их, идеологи патриархальной ориентации звали к деятельному участию в защите Русской земли и оздоровлению жизненных устоев в стране. В произведениях этого идейно-религиозного направления резко проявилось неприятие порядков (равно как и их идеологического оправдания), подрывающих единство страны и ее могущество.
"Слово о погибели" не признает факта раздробленности страны. Произведение проникнуто оптимистической верой в восстановление единодержавия, образцом которого выступают наследники Владимира Святославича — Ярослав Мудрый, Владимир Мономах, Юрий Долгорукий.
—XV веков для многих древнерусских авторов символом независимости являлся древнекиевскии период истории. В целостности страны и в поддержке княжеского единодержавия виделось безымянным сочинителям будущее Руси. Единство государственной власти и народа показало свою силу при Святославе и Владимире, а позже при Невском и Донском. Оно воспето в былинах и увековечено воинскими повестями и внецерковными эпическими сказаниями. В них отразилось такое восприятие действительности, которое в силу мировоззренческих причин было чуждо древнерусским писателям мистико-аскетического направления, толковавшим события с позиции теории казней божиих.
Примечания.
140 ПЛДР ХIII век С. 128.