ПОСЛАНИЕ ДВОРЯНИНА К ДВОРЯНИНУ
Благих подателю и премудрому наказателю, нашего убожества милосерде взыскателю и скуднаго моего жителства присносущу питателю, государю моему имярек и отцу имярек, жаданный видети очес твоих светло на собя, яко же преже бе не сытый зримаго и многоприятнаго милосердия твоего Фуников Иванец, яко же прежней рабец, греха же моего ради яко странный старец.
Вожделен до сладости малаго сего писанейца до твоего величества и благородия, не простирает бо ся сицево писанейцо за оскудение разума моего и за злу фортону сердца моего. Точию pеx ти: буди, государь, храним десницею вышнаго параклита.
А по милости, государь, своей, аще изволишь о нашем убожестве слышати, и я, милостию творца и зижителя всяческих, апреля по 23 день, по-видимому, в живых, а 6едно убо и скорбно дни пребываю, а милосердия твоего, государя своего, всегда не забываю. А мне, государь, тулские воры выломали на пытках руки и нарядили, что крюки, да вкинули в тюрьму, и лавка, государь, была уска, и взяла меня великая тоска, а послана рогожа, и спать не погоже.
Седел 19 недель, а вон ис тюрьмы гляделъ. А мужики, что ляхи, дважды приводили к плахе, за старые шашни хотели скинуть з башни. А на пытках пытают, а правды не знаютъ, правду-де скажи, а ничего не солжи. А яз имъ божился и с ног свалился и на бок ложилъся: «Не много у меня ржи, нет во мне лжи, истинно глаголю, воистинну не лжу». И они того не знают, болши того пытаютъ. И учинили надо мною путем, мазали кожу двожды кнутом. Да моим, государь, грехом недуг не прилюбил, баня дурна да и мовник глуп, высоко взмахнулъ, тяжело хлыснул, от слез добре великъ и по ся места болит. Прикажи, государь, чемъ лечить, а мне, государь, наипаче за тебя бога молить, что бог тебя крепит, дай, господи, и впредь так творит.
Да видех, государь, твоего, государя моего имярек, рукописание, прослезихся, и крепости разума твоего удивихся, а милосердия твоего у князя Ивана рыбою насладихся, и богу моему за тобя, государя моего, помолихся. Да от сна вставая и спать ложась, ей-ей всегда то ж сотворяю. А тем, государь, твое жалованье платить,что за тебя бога молить, да и всяк то говорит: добро-де онъ так творитъ.
Да писал бы, государь, немало, да за великой смуток разума не стало. Приклоних бо главу свою до земля, рех ти: здравствуй, государь мой, о Христе. Аминь.
а сами збежали.
А ныне воистинну живем в погребище и кладем огнище, а на ногах воистинну остались одне голенища, и обились голенища. Зритель, государь, сердцам богъ: не оставили шерстинки, ни лошадки, ни коровки, а в земли не сеяно ни горстки. Всего у меня было живота корова, и та не здорова. Видит богъ — сломило рогъ. Да богъ сердца весть — нечего есть. Велел богъ пожить и не о чем тужить. А я тебе, государю моему, преступя страх, из глубины возвах, имя господне призвах, много челом бью.
А о скорбех постигших нас не вем, что изрещи. Зрение нас устрашает, но мню, и стихия нам зболезнует. Не единех бо нас постигоша злая, но и всю страну нашу. Земля, юже видел еси благу и населенну, узриши ея опустену и напоену кровми святых: пролияша бо ся крови подобно дождеви, и вместо пшеница возрастоша нам терния. Узриши церковь божию сетуюшу и дряхлующу и яко вдову совлечену, красота бо ея отъята бысть иноплеменными, паче же нашими воставшими на нас, богу тако изволшу. И узриши грады разорены и пожжены, вдовы и старии сетующа и гладом таеми, середняя ж и невесты возхищени и обоимани руками чюжих, и младенцы раздробляемы, и самый той царствующий град, яко шипок красен зимою, противными нашими померзаем. Превосходит бо плач нашъ паче Вифлеомскаго плача, тамо бо токмо едини младенцы убиваеми бываху и се число прииде, зде же старии и совершении умом и боголепныи образом и юннии лъты и образом и всяк возрастъ не пощадън бысть. Превосходит воистинну и Херсонскаго Устиниянова убиения: тамо бо токмо един град страдаше, здеЪ же не мала часть вселенныя в запустение положись.
Не прогневайся, что не все беды и разорения пишу, не бо умъ мой постигнути или писанию предати возможетъ, да и тебе скорбь на скорбь не наложу. Твоя ж и моя вся взята быша без останка.