Обрядовая поэзия и народная демонология в литературе.
Повести Бестужева и Сомова
Народные поверья и легенды получили литературную обработку.
Так, в повести А. А. Бестужева «Роман и Ольга» подробно описан день праздника в Новгороде: течет вино рекою, заздравный рог кружится между гостями, певец Роман поет под живые струны гуслей русские песни; приводятся картины состязаний и игрищ; подробно воспроизводится одежда воинов, вступающих в единоборство: светлый серебряный панцирь, золотые шпоры и нашлепки, страусовые перья, опущенные забрала… Здесь же приводится описание кулачных боев. Писатель замечает: «борьба – любимая забава племен славянских… громко вызывают поединщики друг друга; двое первых бойцов выходят на середину, сбрасывают с себя кушаки, цветные кафтаны и с правых рук рукавицы, обнажают их до локтя. В двух шагах друг от друга колеблются они, склоняясь наперед всем телом… Но вот и обе стены сошлись, схватились, смешались, воздух стонет от кликов, удары дождят…».8 Все это – исторические реалии и в то же время этнографические элементы. Фольклорный колорит придают и эпиграфы к отдельным главам, взятые из народных песен, такие как «Ах ты, душечка, красна девица, не сиди в ночь до бела света…». Или из старинной песни «Под звездным небом терем мой, и первый друг мой – мрак ночной». А также пословицы: «крепка тюрьма, но кто ей рад».
Бестужев приводит описание брачного обряда. С фольклором связаны и образы певцов – гусляра Романа и атамана разбойничьей шайки Беркута.
В фольклорно-поэтической традиции рисуется Бестужевым встреча героя с колдуньей-чухонкой в рассказе «Замок Эйзен». Она представлена в типических картинах народной поэзии, в ее народно-поэтической образности. Здесь присутствуют постоянные сказочные элементы («дремучий, густой лес», «темный вечер», «избушка на курьих ножках, что от ветра шатается и от слова поворачивается»). В духе народной поэзии выдержано и внутреннее описание избушки как места обитания колдуньи:
«Две скважины, проеденные в стене мышами, служили вместо окон. В одном углу складена была без смазки каменка, от которой копоть зачернила все стены, как горн. Наконец, вместо всех мебелей, в углу лежала рогожка, а у печки лопата: может быть, воздушный ее экипаж – в звании труболетной ведьмы».9
Завершает описание черная кошка, из шерсти которой трещат искры. Здесь же автор приводит портрет и самой старой чухонки – чародейки и гадательницы:
«Кошачий взгляд, волосы всклокоченные и по пояс. На полосатом платье навешанные побрякушки, бляхи и железные привески придавали ей страшный вид, и трудно было разобрать ее голос от скрипа двери. Слава шла, что она заговаривала кровь, сбирала змей на перекличку, знала всю подноготную, что с кем сбудется, а прошлое было у ней, как в кармане. Рассерди-ка ее кто!…так запоешь курицей, по-петушьему, или набегаешься полосатой чушкой».10
Такой народно-поэтический образ создает автор. И разговор старухи с рыцарем Бруно тоже выдержан в иносказательной манере народных сказок:
«Слышишь ли колокол? Это похороны. Это свадьба.…Слышишь ли поют: “Со святыми упокой” и “Ликуй”! Мороз продрал по коже рыцаря. Он резко оглянулся, прислушался, но ничего не слыхал, кроме мяуканья черной кошки».11
Народная обрядовая поэзия широко входит в мир русской литературы со своими фантастическими элементами. Это и известная «Светлана» В. А. Жуковского:
Раз в крещенский вечерок
Девушки гадали:
За ворота башмачок
Сняв с ноги бросали;
Снег пололи; под окном
Слушали; кормили
Счетным курицу зерном,
Ярый воск топили...12
и роман А. С. Пушкина «Евгений Онегин»:
Настали Святки. То-то радость!
…………………………………..
Татьяна, по совету няни,
Тихонько приказала в бане
На два прибора стол накрыть... 13
Сцены гаданий с подблюдными песнями приводятся в пьесах А. Н. Островского.
В рассказах В. И. Даля приводятся гадания на шкуре и сенчике.
Бестужев в повести «Страшное гаданье» описывает крестьянские посиделки. Писатель вводит описание крестьянских посиделок с подробной этнографической содержательностью, элементами одежды. Здесь и наряды краных девушек в «кокошниках, повязках разноцветных, в длинные косы их вплетены треугольные подкосники с подвесками или златошейными лентами»; и одежда молодцев в «пестрядиновых и ситцевых рубашках, с косыми галунными воротниками в суконных кафтанах, бренчащих на балалайке “Из-под дуба, из-под вяза”; и описание гаданий с петухом, пущенным по кругу, с кучками овса и ячменя, с зарытыми в них кольцами, с подблюдными песнями. В народном сознании отражаются страхи крестьян перед неведомой силой. Они замечают:
«Ведь канун-то Нового года чертям сенокос. Теперь чертям скоро заговенье: из когтей друг у друга добычу рвут: черный ангел, или, по-книжному, так сказать, Ефиоп, завсегда у каждого человека за левым плечом стоит, да несмигнувши сторожит, как бы натолкнуть на грех».14
В предчувствие греховности вовлечены потусторонние силы. Иллюзорное возникновение в воображении героя в «страшных» фантазиях картин кровавого убийства, сцена на кладбище, падение в разверзшуюся могилу соотносятся в развитии сюжета со страшными рассказами крестьян о колдунах и оборотнях. Так рисуется на посиделках в рассказе крестьянина Ванюши появление колдуна:
«Начал входить по съезду. Тяжко скрипели бревна под ногами оборотня; собака с визгом залезла в сенях под корыто, и все слышали, как упала рука его на щеколду. Вот грянул он в вороты, и дубовый запор, как соль, рассыпался».15
Колдун окружен, как в народных поверьях, соответствующими магическими атрибутами, такими как пень и произносимый им заговор. О. М. Сомов приводит его текст:
«На море Океане, на острове Буяне, на полой поляне светит месяц на осинов пень: около того пня ходит волк мохнатый, на зубах у него весь скот рогатый. Месяц, месяц, золотые рожки! Расплавь пули, притупи ножи, измочаль дубины, напусти страх на зверя и на человека, чтобы они серого волка не брали и теплой бы с него шкуры не драли».16
Колдун в «Русалке» предстает таким, как в древних поверьях и представлениях крестьян о сверхъестественной нечистой силе. Это скрюченный, сморщенный старик, «словно выходец с того света в майский жаркий день лежит он на голой земле». Атмосферу нагнетания страха создают окружающие колдуна предметы – неизменные элементы его колдовства:
«Около него был очерчен круг, в ногах у колдуна сидела огромная черная жаба, выпуча большие зеленые глаза, а за кругом кипел и вился клубами всякий гад: и ужи, и змеи, и ящерицы; по сучьям деревьев качались большие нетопыри, а филины, совы и девятисмерты дремали по верхушкам и между листьями. Лишь только появилась старуха (Фенна – мать Горпинки – А. Ф.), вдруг жаба трижды проквакала страшным голосом, нетопыри забили крыльями, филины и совы завыли, змеи зашипели, выпустив кровавые жала, и закружились быстрее прежнего».17
Внучка хозяев Варюша видела подле светелки «превеликую и претолстую кошку», «крупнее самого рыжего барана», серую, с мелкими белыми крапинками, с большою уродливою головою, с яркими глазами, которые светились, как уголья, с короткими толстыми ушами, с длинным пушистым хвостом, который, как плеть, обвивался трижды вокруг туловища. Деталями ее портрета были также длинные мохнатые лапы со страшными железными когтями, которые, как серпы, высовывались из-под пальцев, лапы ее были холодны, как лед.18 Однако несмотря на принадлежность к нечистой силе, кикимора была добра. Она умиленно поглядывала на девочку, поводила усами, скалила зубы, помахивала хвостом, протягивала к девочке длинную лапу, по ночам холила ее и заботилась о ней – умывала, причесывала, а также ткала пряжу. Автор, создавая бытовую ситуацию, подчеркивает, что в обыденных условиях мифические существа уживаются с людьми. Крестьяне не видели от кикиморы никакого зла, однако их христианские представления не уживались с присутствием в доме нечисти.
В юмористических тонах описана первая попытка изгнания кикиморы «фон бароном» – «великим балагуром, кудесником курам на смех», которого после выпитой бутылки виноградного и целой чашки раствора из рома с сахаром разобрала колдовская сила. «Как начал он петь, как начал кричать на каком-то неведомом языке, – ну хоть святых всех неси! Велел подать четыре сковороды с горячими угольями, всыпал в каждую по щепотке мелкого сахару и расставил по всем четырем углам…». Добрые и злые силы, как и в народной поэзии, теперь противостояли друг другу. На старика и внуков его, готовившихся вывезти кикимору в лес, «сыпались черепья, иверни кирпичей и мелкие каменья, а женщин в избе беспрестанно пугал то рев, то гул, то вой, то страшное урчанье и мяуканье, словно со всего света кошки сбежались под одну крышу. То потолок начинал дрожать: так и перебирало всеми половицами и сквозь них на голову сеяло песком и золою».19
Примечания.
9. Русская романтическая повесть (первая треть XIX в.). - М., 1983. - С. 114
10. Русская романтическая повесть (первая треть XIX в.). - М., 1983. - С. 114
11. Русская романтическая повесть (первая треть XIX в.). - М., 1983. - С. 115
12. Жуковский В. А. Баллады. - М., 1986. - С. 11
14. Бестужев А. А. "Страшное гаданье". "В канун Нового года чертям сеноко" // Русская романтическая повесть. - М., 1983. - С. 126
16. Сомов О. М. Были и небылицы. - М., 1984. - С. 170
17. Сомов О. М. Были и небылицы. - М., 1984. - С. 140
19. Сомов О. М. Были и небылицы. - М., 1984. - С. 224